Дмитрий Хоменко - Красная Шапочка. История одного расследования

В этот раз, будучи впервые в полном сознании, кот сразу же по прибытии на освещенную множеством ламп поляну перед мэрией обратил внимание на выражение лиц заметивших его существ. Самки всем своим видом демонстрировали безразличие, на самом деле каждая из них втайне надеялась, что именно ее Бегемот сегодня прихватит с собой; самцы встретили его появление настороженными холодными взглядами, в чем не было ничего необычного, учитывая место службы кота; и только два выставленных на показ передних зуба Степашки излучали ненависть и зависть, так как их хозяин видел в особе инспектора лишь конкурента в любовных делах. Очень скоро Бегемот растворился в общей массе, напрочь переставшей обращать на него внимание и смог сам спокойно наблюдать за окружающими. Темой номер один едва начавшегося вечера стало происшествие в усадьбе Василисы Премудрой, хотя она сама, будучи в прескверном настроении, всячески избегала дотошных расспросов. Ближе к вечеру, когда Василиса мысленно уже покинула свой дом, один из ее йети, без всяких на то видимых причин взобрался на самое высокое дерево и бросился вниз. Завистники и тайные недоброжелатели тут же принялись обсасывать версию доведения бедного существа до самоубийства, прозрачно намекая на скверный характер его хозяйки, а то и тайную неразделенную любовь к ней. Но очень скоро эти сплетники были посрамлены, как только немногочисленные свидетели сообщили подробности происшествия. Оказалось, что во время трагического прыжка йети явственно пытался подражать птицам, расставив в сторону свои лапы и успев даже несколько раз неуклюже взмахнуть ими. К тому же под деревом была найдена книга Ричарда Баха «Чайка по имени Джонатан», которая наталкивала на вполне определенные выводы. Вслух их, конечно, никто произносить не стал, дабы не бросить невольно тень на великое литературное творение, поверхностное знакомство с которым было одним из отличительных признаков любой «хламырной» особи. Так что, когда началась культурная программа, все тут же забыли о Василисе и ее неприятностях.

Под оглушительную гангстерскую музыку на выполненную в стиле минимализма сцену стал пробираться ежик–неофит с густо смазанными бриолином иголками. Он долго и упорно пробивался в элитное общество с самых что ни на есть низов, уповая в основном на свою нетрадиционную ориентацию, сослужившую добрую службу уже не одному таланту. Сегодня он дебютировал перед требовательной публикой, но держался достаточно уверенно. Демонстративно поприветствовав своих редких знакомых, ежик взобрался на сцену и без раскачки приступил к своим непосредственным обязанностям. Непринужденно войдя в сценический образ «отстойника» он начал делиться своими впечатлениями о «хламырных» нравах. Но только после того, как он перешел к нравам «отстойным», публика по настоящему завелась и провожала артиста бурными и искренними овациями. Следующим на сцену вышел дуэт, традиционно обыгрывавший сценки из жизни представителей нетрадиционной ориентации, но встречен он был куда прохладнее ежика. Причина подобной реакции крылась в нетрадиционных отношениях между самими участниками дуэта и в части представленной на вечере публики, лишенной каких–либо талантов и поэтому встречавшей каждую реплику уж больно неестественным смехом. Как следствие, появление вслед за дуэтом самого мэра было встречено с нескрываемым восторгом и облегчением.

Когда стихли приветственные возгласы толпы, мэр в присущей только ему тягучей манере произнес заезженный до дыр спич о вечных ценностях и общественном благе. Следует заметить, что его манера растягивать слова и делать продолжительные паузы в самом начале его правления вызывала немало кривотолков, и соответствующе мотивированному Адольфу Павлову стоило немалого труда найти устроившее почти всех объяснение этой особенности мэра. В конце концов, светило науки с важным видом объявило об открытии им так называемого синдрома «уставшего Цезаря», присущего только действительно выдающимся личностям. Недовольство же небольшой группы мелких клерков состояло в том, что они неожиданно для себя впервые в жизни были невольно поставлены Павловым перед неразрешимой дилеммой. Суть ее была в том, что с одной стороны им по привычке хотелось подражать своему боссу, как это было всегда принято, с другой — они боялись, что, заметив у них наличие «выдающегося синдрома», мэр воспримет их как конкурентов. А это уже было чревато очень нехорошими последствиями. Как результат, длительное и несвойственное напряжение психики привело большинство из таких деятелей в клинику того же Адольфа Павлова.

«Встречайте. Гениальнейший скульптор всех времен Папа Буба Карло», — почти шепотом закончил свою речь до предела уставший мэр и будто взмахом волшебной палочки разделил публику на две части: идеалистов и материалистов. Пока первые восторженно приветствовали величественное появление на сцене огромного негра, облаченного в пикантный розовый костюм с белыми рюшечками, вторые, резонно полагая, что самое интересное еще впереди, ехидно уставились на главного конкурента Карло скульптора–натуралиста Жузеппе Пигмалиони. Натурализм Пигмалиони заключался в том, что он не только старался придать своим скульптурам стопроцентное внешнее сходство с оригиналом, но и ваял их в соответствии с биохимическим строением организмов: на восемьдесят процентов — из воды и на двадцать — из дерьма. При этом для скульптур особенно уважаемых лесных граждан он использовал дерьмо оригинала, по желанию заказчика еще и корректируя установленные пропорции. Беда лишь в том, что творить он мог только зимой, когда вода превращалась в лед и становилась пригодной для обработки. С наступлением же весны единственным напоминанием о его творениях оставались небольшие вонючие лужи и злобные взгляды заказчиков. Надо ли говорить, что очень скоро желающих увековечить себя в творениях Пигмалиони практически не осталось. Была еще одна громкая история, усилившая и без того неслабую неприязнь между двумя творческими личностями. Однажды на спор они решили оживить по одному своему творению и определить победителя по результатам социальной адаптации одухотворенных скульптур. Вполне прогнозируемо успех оказался на стороне Карло. Сотворенный им из полена разбитной паренек Буратино, пройдя хорошую школу собственных ошибок, стал одним из самых уважаемых лесных бизнесменов и поддерживал материально все творческие начинания своего родителя. Созданная же традиционным для Пигмалиони способом нимфетка Галатея с возрастом превратилась в законченную нимфоманку, выкачивавшую из своего создателя все средства, которые ему удавалось зарабатывать своим творчеством. Когда же они окончательно иссякли, распутная девица, не задумываясь, издала свои мемуары, в которых подробно описывала не только свои сексуальные похождения, но и далеко не платонические отношения с самим Джузеппе. С гонораров за сей опус она теперь и жила.