Владимир Цмыг - Оборотень

Двухметровый финский холодильник, отделанный под мореный дуб, набит разными деликатесами, есть даже колючий, буро–зеленый ананас, похожий на громадную кедровую шишку. Александра ножом вспорола банку семги в масле, напластовала салями, на два ломтя хлеба толсто наложила черной икры. Хлопнула банка чешского пива.

Из ванной крикнула Марина, попросив сходить в спальню и в шкафу на нижней полке взять банное полотенце.

Голубоглазая невольно отвела глаза, белые щеки чуть порозовели… Но преодолев своё странное смущение, она преувеличенно пристально стала разглядывать не перестававшую говорить хозяйку. Тело её сплошь усеяно черно–синими пятнами кровоподтеков. На край вместительной ванны на ножках в виде бронзовых львиных голов, поставив изящную узкую ступню, она тщательно и долго тёрла то место, находившееся посредине тела. Точка, ради которой совершается столько преступлений и столько подвигов…

«Груди у неё торчком, попка, как репа… Вся она точно старинная статуэтка, — отметила Александра, — лакомый кусок мог бы обломиться крысятам…»

— Александра! — Марина умоляюще заглянула в её глаза. — Ты должна остаться ночевать. Я тебе всем обязана, мы не должны терять друг друга из виду, я обязана тебя отблагодарить. Ведь ты мне жизнь спасла, после всего этого, они могли меня и убить!…

Александра усмехнулась: когда женщина совершает красивый поступок, то за этим всегда скрывается какая–то глубинная корысть…

В вишневых глазах хозяйки, больших выразительных, горело такое восхищение, что поражало своей интенсивностью, казалось, оно выплескивалось из глазниц. В голубоглазой было всё, чего ей всегда недоставало: уверенность, независимость, смелость и сила.

Александра искоса поглядывала на свою новую подругу, отмечая ее полные, свежие губы, темный пушок под изящно вылепленными ноздрями. Неожиданно захотелось подушечками пальцев коснуться пушка, ощутить его нежность и бархатистость.

Впервые она отметила: разговор с красивой женщиной отличается от разговора с мужчиной — какое–то новое возбуждение, необыкновенное удовольствие… особый аромат. Наверное, всему этому виной желание понравиться, привлечь к себе внимание. Но почему именно к ней, и в данный момент?

— Какие у тебя необыкновенно чудесные руки! — вдруг нежно и томно произнесла хозяйка, поцарапанными пальцами в пятнах зеленки провела по руке Александры, расслабленно лежавшей на краю стола. — Такие белые, мягкие, умеющие ласкать, но в то же время могущие ломать кости…

Записав телефон Марины, Александра опять растворилась в ночи.

В беседке, неподалеку от дома своей новой подруги, она преобразилась… Оттуда выскользнул гибкий парень в чёрных спортивных шароварах с цветными лампасами, водолазке и кроссовках. Очень красивый парень с длинными, до плеч, вьющимися белокурыми волосами…

На площади Ленина, откуда видна часть древнего монументального коллегиума иезуитов, где незыблемый бетонный Ильич вытянутой рукой показывал на всё то же недосягаемое светлое будущее, парень взял такси. Частник вначале заартачился, мол, в северном микрорайоне в такое позднее время на обратную ходку вряд ли найдёшь пассажиров. Но когда парень пообещал заплатить за оба конца, прохиндей–извозчик сразу согласился.

Возле пятиэтажки, где жил разношёрстный люд, парень огляделся, прислушиваясь, низко надвинув на глаза бейсболку. Около четырёх часов ночи, самый сон… Он бесшумно поднялся на второй этаж и незаметно проскользнул в свою квартиру.

Чтобы продолжать жить, когда жизнь невыносима, надо иметь какой–то иной, мощный внутренний стимул. Смыслом всего для него теперь были ненависть и жажда мести… Хотя мир, в котором он сейчас пребывал, — результат его собственных прошлых деяний, отражение его нынешнего вида. Если бы он об этом задумался, то исчезла бы ненависть… Но он не хотел этого, ибо ненависть питала его силы, давала надежду. Она заставляла каждый день помногу часов сгибать и разгибать в коленях мёртвые ноги, растирать, массировать присохшие к костям мышцы. Своим страданием и ненавистью он дьявола сделал Богом… Нет страшнее тюрьмы, как собственное искалеченное тело! Из тюрьмы можно убежать, из своего тела — нет. Но вопреки всему он всё же готовил побег… Он кривил губы, вспоминая где–то вычитанную мысль: «Разрушая телесную оболочку разными способами, сатана, рано или поздно, овладевает и самой душой. Душа для него ценность, а не плоть». Он научился перестраивать действительность по образу своих желаний и цели…

Он испытал три вида молчания, из коих два были самыми страшными: первый — когда молчал его язык, второй, когда молчали желания, третий — когда молчал разум…

Жизнь его скучна и однообразна, впереди не обещая ничего хорошего, кроме смерти, которой он не боялся, так как уже умирал, в глухом тупике райбольницы плавая в собственном дерьме. Смерть не страшна, когда страданием ты изломан до предела. Она придёт, и ты её не заметишь, так как она с собой принесет избавление ото всего.

В тумбочке, стоявшей рядом с его кроватью, куча таблеток люминала, собирал больше года… Но потом пришла большая ненависть, помогавшая жить, и он забыл про таблетки. И ещё он вывел для себя: судьба — констатация положения вещей, на основании которого происходят события в мире. По меркам психолога он безумен, так как не признавал факты. У него хотение главенствовало над мыслью в попытках достичь желанной цели при помощи средств, негодность которых доказана бесчисленными прошлыми экспериментами…

Он уже смирился с потерей единственного человека, к которому успел привязаться за последние два года. Тридцатилетняя девушка, полная комплексов, поверяла ему сокровенные тайны, рассказывала свои бесстыдные сны. Хорошо дружить с мужчиной, который не опасен… К тому же юноша весьма красив, правда по пояс.

Любая бы красотка позавидовала его изящному овалу лица, белой с розовинкой коже, чудесным голубым глазам, обрамленным длинными, пушистыми ресницами. Точеный нос точно у певца Джексона, родинка возле изящно вылепленной ноздри. Но характер и воля у него явно не девичьи, о чём недвусмысленно говорил стальной блеск в его прекрасных глазах…

Всегда, сколько себя помнил, Сашка кулаками отстаивал право оставаться самим собой. К двенадцати годам в школе ему уже боялись кинуть в лицо насмешливо–презрительное «Красотка»… Поначалу он пытался убежать в мир идеальный, вымышленный, но жестокая реальность все время напоминала о себе. И он понял, в жизни всё нерасторжимо. Тогда и повстречал Сашка афганца, круто изменившего всю его жизнь и судьбу…

Бывший спецназовец в подвале подростков тайно обучал приемам рукопашного боя. Этот вид мордобоя в то время был запрещен властями. Афганцу нравился тощий парнишка с холодным блеском в голубых глазах. Этот блеск напоминал ему друга–сибиряка, чья отрезанная белокурая голова осталась в камнях Гиндукуша. Холодная, расчетливая ярость, вот что делает из ученика настоящего бойца. Разъяренный Сашка не мог ударить, не будучи уверенным, что удар не окажется сокрушительным. При малогабаритной фигуре он очень скоро начал укладывать на мат самых сильных и самоуверенных. Сашка молниеносен, как клинок, всегда на секунду опережая всех противников. Мышцы его длинны и эластичны, он прирожденный боец.