Алексей Тарабрин - Паханы

Оценивая обстановку, Петрович осмотрелся. На скамьях вдоль бортов сидели хмурые зеки, скованные наручниками попарно. Рядом плечо в плечо — тот самый щуплый паренек, рецидивист. Петрович удивился. Он уже кое-что знал о порядках и нравах братвы: место ближе к выходу котировалось как престижное. Ведь чем дальше в глубину кузова, тем меньше обзор. А томящемуся в неволе всегда хочется побольше солнца, света и простора. Петрович поправил свой ППШ, мол, знай наших: чуть что — пуля.

— Колымский тракт… — сделав паузу, мой рассказчик откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, словно заново пытался пережить события тех дней. — Это тебе не Подмосковье, где только закончится один населенный пункт, как начинается другой. Это не лента шоссе…

Конвойная дорога августа 53-го. С самого начала она начинает петлять по сопкам. Иногда вместо второго кювета — обрыв. Когда впереди ровный участок, «студебекер» идет на предельной скорости. Водитель ведет машину, прижимаясь плотнее к скалистой стене. О таких участках и подобном стиле вождения говорят: «идем по прижиму». И правда, «прижим» такой, что порой дух захватывает. О том, что дорожные аварии здесь реальность, говорят скромные обелиски, часто встречающиеся у обочин. Но чаще «студебекер» ползет черепахой, подпрыгивая на рытвинах так, что пассажиры упираются головами в брезент и потолочные переборки каркаса. Какой к черту тракт!

К концу дня прошли Яблоневый перевал, что примерно в двухстах километрах от Магадана. Яблоневый перевал — это водораздел. Все реки и речушки, которые попадались до него, несут свои воды в Тихий океан, после него — в Северный Ледовитый. И его далекое холодное дыхание сразу донеслось несколькими зарядами снежной крупы, обильно выпавшей из низких темных туч.

Первая остановка, где предстояло сдать несколько зеков, — колония на Талой. До нее почти триста верст. Чтобы как-то убить время, Петрович разговаривал со своим соседом. По инструкции, конвойному делать это не положено, но некоторые инструкции словно специально пишутся для того, чтобы их нарушали. А у Петровича, видимо, просыпались качества, необходимые для его будущей кумовской работы, например умение разговорить собеседника, вызвать на откровенность.

Впрочем, сидевший рядом Алексеев не запирался. В молодом конвойном он видел своего сверстника и говорил охотно. Так, он рассказал, что родом из Ленинграда, отец выходец из семьи потомственных инженеров и работал главным механиком оборонного завода, мать — из дворянской фамилии, свободно разговаривала на французском, английском и немецком языках. Семья была обеспечена. Мать не работала и занималась сыном. Уже в начальных классах у маленького Юры были домашние учителя. К третьему классу он сносно изъяснялся на английском и немецком, рисовал акварелью и чертил тушью.

Однако безоблачное детство продолжалось недолго. Грянул 37-й год. По подозрению в саботаже и вредительстве отца арестовали, и он исчез навсегда. Мать промаялась некоторое время, пока оставались кое-какие сбережения, а потом вышла замуж за сына священнослужителя. Только отыграли скромную свадьбу — война.

Эвакуироваться из города семье Алексеевых не удалось, и вскоре началось страшное блокадное бремя. Это было тяжелое испытание. Мать простудилась и вскоре умерла. Юру определили в детский дом. Здесь, благодаря эрудиции и природной находчивости, он скоро стал неформальным лидером.

Однажды, стараясь для ребят, пухнущих с голоду, Алексеев организовал первую в своей жизни кражу: в школьной раздевалке отстегнул от богатого зимнего пальто шикарный меховой воротник. На вырученные деньги почти неделю всем классом пили молоко. Однако воришек быстро вычислили. Но пострадал из них только один — сын врага народа.

Так Алексеев попал в детскую колонию в Стрельне. Здесь он прошел ликбез воровской подготовки. И когда к концу 40-х оказался на свободе, иного пути перед собой уже не видел. Очень хотелось красивой жизни. Получить ее можно было двумя способами. Первый — через учебу, знакомства и связи. Это не для вора и сына врага. Второй — преступный, зато все и сразу.

К концу второго дня миновали Гербинский перевал, тракт ощутимо пошел под уклон. Начался долгий спуск в излучину главной в этих краях реки Колымы.

Дальнейший маршрут пролегал на Сусуман, где находилась зона. Своим появлением этот населенный пункт обязан золоту. В начале 30-х годов здесь побывал геодезист Салищев из экспедиции Обручева. В своих отчетах он указал на хорошие шлиховые пробы в долине речки Сусуман и в устье ручья Еврашкалах. Тогда и начались приисковые, а потом и производственные работы. С каждым годом они расширялись. Рабочих рук не хватало. В тяжелых климатических условиях не все зеки доживали до своего освобождения.

Рассказ о прелестях северо-восточного ГУЛага был интересным, но мне не терпелось подойти к более интересным страничкам жизни Горбатого, и я воспользовался испытанным приемом.

— Значит, Алексеев свой горб на зоне заработал? — попытался я подтолкнуть воспоминания кума.

О том, что Алексеев никогда не имел горба, конечно, мне было известно. Погоняло «Горбатый» он получил в молодости, когда еще лазил по квартирам антикваров и ювелиров. А смываясь от милиции, искусно маскировался под юродивого. Кто к такому полезет?

— Нет, на воле. Собственно, горбатым он никогда и не был. Просто, сыграл такую роль.

Петрович затянулся «Примой». Так мы перешли на самый интересный период жизни Горбатого, — когда, освободившись, он снова появился в городе на Неве.

— Алексеев всегда был обаятельнейшим, располагающим к общению человеком, — продолжил кум. — С ним можно было приятно провести время за чашкой чая, разговаривая о жизни и искусстве. Его принимал даже директор Эрмитажа академик Пиотровский. Кстати, и у него искусствоведческие знания частного коллекционера не вызывали никаких сомнений, тем более что и петербургские коллекционеры прекрасно знали Алексеева только с этой стороны. Он заслуженно считался авторитетным экспертом антиквариата. Во всяком случае, подлинность произведений, авторство, а главное, стоимость он определял точно и без особого труда.

Им и в голову не могло прийти, что в других кругах Алексеева прозвали Горбатым, что полжизни он провел в заключении, где заработал звание вора в законе. Правда, его раскороновали за барыжничество, то есть за торговлю антиквариатом. Но сей факт не слишком удручал Горбатого: беспрекословный авторитет остался при нем, а деньги на антиквариате он делал такие, что и не снились крутым его коллегам.

Когда у какого-нибудь вора подходил к концу срок заключения, братва вручала ему маляву, рекомендательное письмо к Алексееву. Тот давал подъемные, устраивал человека на квартиру. А потом и «на работу». Планы у Горбатого были большие, список наводок — длинный, так что безработица не грозила вновь прибывшим.