Ольга Богуславская - Боль

Рослякова, если помните, областной суд после нападения на инкассатора отпустили под залог, и судья все удивлялся, чего это Росляков на повестки не откликается. А у того времени не было. Сначала он убивал, а потом занимался сбытом награбленного. К началу января 1998 года, когда захлопнулся последний капкан, Росляков успел сбыть добра убитых почти на миллиард рублей. Кстати, дело об убийстве люберецкого инкассатора, по которому Росляков был отпущен под залог, не рассмотрено в суде. А Росляков молчит. У него хороший адвокат, кандидат наук, он запретил ему давать показания — и Росляков показаний не дает. Между тем 16 августа в Московском областном суде прошло распорядительное заседание по делу банды Капущу. Отбирали присяжных.

Капущу повезло. Он умер в тюрьме от туберкулеза. Кто первым расскажет присяжным, как за два дня, с 22 по 24 августа, были убиты девять человек? А всего известно о пятнадцати жертвах. И так как за две недели до смерти Капущу начал рассказывать все, стало ясно, что убийств и грабежей было гораздо больше. Но Капущу, я же говорю, повезло. А оставшиеся в живых ни в чем не раскаялись и, надо думать, на что-то надеются, потому что смертную казнь отменили и, значит, впереди у них — жизнь.

…Это хорошо, что их не расстреляют. Это был бы просто подарок судьбы — умереть в тюремном дворе от честной пули. Теперь наступил черед Елены Лариной. Она казнит этих людей, просто они об этом не знают.

На свете нет ничего сильнее материнской любви. Нет, не было и не будет. И если ей не было дано счастья умереть первой и не видеть, как убивают её детей, её душа переможет и это. Для того чтобы прийти туда, где будут её палачи. В Бога я не верю, но я верю, что Елена Ларина не даст им сомкнуть глаз, не даст смотреть на солнце, не даст забыть ту ночь, когда они пришли в маленький домик, где спали её дети.

И они ещё пожалеют о том, что их не расстреляли.

Убийство на лосином острове

Она ждала меня у входа в редакцию.

В турецком кожаном пальто с потертым песцом, в видавшей виды вязаной шапке.

Она не решилась подойти сразу и шла за мной, потом окликнула:

— Ольга Олеговна, я Леонтьева…

Вглядываюсь.

— У меня сына посадили на семь лет…

Убей, не помню.

— За мужа…

— Лосиный остров?

Обрадовалась, слабо улыбнувшись:

— Ну да, да…

Я останавливаюсь. Замирает и она. Потом ставит на снег старенькую сумку. Долго ищет в кармане конверт, из которого с величайшими предосторожностями извлекает фотографию и протягивает мне.

— Сын?

— Сын.

Не похож. Резкий подбородок, выпуклые надбровные дуги, тяжелый взгляд. Она сбоку заглядывает мне в лицо — все ли я вспомнила, все ли поняла, все ли увидела?

Не поняла и почти ничего не вспомнила, а зябкие февральские сумерки не располагают…

— Простите, как вас зовут?

— Тамара Васильевна.

— Тамара Васильевна, сын жив?

— Жив.

— Вернулся?

— Вернулся.

— Что же вы хотите?

И тут из темноты выступает женская фигура и останавливается рядом.

Сестра. Только повыше, помоложе и взгляд теплый.

— Мы вас очень просим, позвоните нам, когда сможете.

Застывшей рукой записываю телефон.

— Тома, пойдем…

И уходят.

А я стою и вспоминаю.

Зачем они приехали вдвоем?

Зачем вообще приехали?

Потом, уже дома, полистав старые тетради, нахожу записи к ненаписанному тогда материалу. А она начала со слов: "Мы живем на Лосином острове". Я так и написала: "Лосиный остров".

Что ж, на Лосином острове произошла история, старая как мир.

Жили-были мама с сыном.

Сын был маленький, а мама — молодая. Когда Жене исполнилось пять лет, мама вышла замуж. Так в доме на Лосином острове появился второй Женя, большой и веселый. И стали они жить-поживать, маленький Женя ходил в детский сад, потом в школу, мама работала в ателье закройщицей, а большой Женя работал в НИИ начальником отдела.

Тут у меня в тетрадке написано слово "машина" и дважды подчеркнуто.

Потом они купили машину, красные "жигули" первой модели. Большой Женя оказался на все руки мастер, на своей красной "копейке" они ездили отдыхать, куда хотели, а потом, когда времена изменились, большой Женя занялся извозом, поменял "копейку" на "трешку", и все было хорошо.

Это у меня в тетрадке обведено: "все было хорошо".

Я так делаю, когда мой собеседник долго рассказывает про что-то.

Значит, Тамара Васильевна долго рассказывала, как было хорошо. Может, и правда было.

А потом большой Женя стал кричать на маму.

Почему?

Раздражала.

А раньше не раздражала. Так бывает. Так часто бывает. Просто не все кричат, а большой Женя начал кричать.

А маленький Женя стал кричать на большого.

Тут у меня написано через весь лист наискосок: "перестали ездить на море". Ясное дело, перестали, потому что большой Женя ушел. Нет, вы неправильно подумали: он ушел к своей матери.

А потом он вернулся. И снова стал кричать на маму.

Я спрашивала Тамару Васильевну:

— Муж вас бил?

— Нет.

— Изменял?

— Нет.

У меня в тетрадке много таких "нет".

Но что же тогда?

Большой Женя стал издеваться над Тамарой Васильевной. Все, что она делала, было не так. Она некрасиво ела, неуклюже ходила, носила одежду, которая ей не шла, пользовалась духами, которые ей не подходили, слишком громко разговаривала по телефону, слишком тихо отвечала на вопросы, которые ей задавал муж, старалась отдать Жене-маленькому лишнюю котлету и самый большой апельсин, ей не нравились друзья большого Жени и нравились приятели маленького — все, все было не так.

А маленькому Жене, который, кстати сказать, к тому времени, о котором идет речь, стал тоже большим, — подросшему маленькому Жене в маме нравилось все. Она пекла очень хорошие пироги с маком, прекрасно шила, помогала ему делать уроки, ходила с ним в кино и ездила на экскурсии, покупала подарки знакомым барышням, её любили на работе, она никогда ни с кем не ссорилась, потому что не любила, и всегда говорила маленькому Жене: кто ругается, у того лошадь спотыкается.

Однажды большой Женя сказал маленькому какие-то слова, из-за которых тот встал, оделся и уехал к маминой сестре тете Наташе. Тетя Наташа, та, что вышла из темноты возле редакции, сказала маленькому Жене, который уже носил обувь сорокового размера, что все будет хорошо, и оставила у себя. А сестре она сказала, что все будет плохо, потому что парень приехал сам не свой, лег на диван и лежал как мертвый, и даже взял у Наташиного мужа сигарету и выкурил её не поморщившись.

Тамара Васильевна больше всего расстроилась из-за этой сигареты, а сестра ей сказала, что расстраиваться надо из-за другого. Может, Тамара Васильевна её не расслышала?

Женя-маленький вернулся домой, и вроде все пошло по-старому.