Андрей Константинов - Юность Барона. Обретения

Барон спустился с подножки вагона на главный перрон, одновременно служивший подобием привокзальной площади. Рискуя быть сметенным потоком выгружающихся мешочников, освобождая фарватер, он переместился к ближайшей лавочке и, закурив, стал осматриваться. Кому-кому, а ему спешить уж точно было некуда.

Толпа рассосалась быстро — люди торопились успеть набиться в рейсовую коробочку [17] Коробочка , или голубка , — так тогдашние водители называли ЛиАЗ-158, он же ЗИЛ-158, автобус ликино-дулёвского производства, модернизированный вариант автобуса ЗИС-155. , которая, как вскоре выяснилось, все еще проходила в Галиче по разряду роскоши, а не средства передвижения. Минуту спустя, жалобно всхлипнув, тронулся с места состав, начав отсчитывать последние двести верст до конечной станции Шарья. С убытием поезда вокзальная суета временно прекратилась, и станция снова погрузилась в утреннюю спячку.

Заприметив бредущую по перрону женщину в железнодорожной форме и с желтым флажком в руке, Барон отщелкнул окурок и двинулся ей наперехват:

— Красавица! Можно к вам обратиться?

— Пожалуйста.

— А как вас звать-величать?

— Лида, — улыбнулась железнодорожница.

И почти кокетливо добавила:

— Но красавица мне нравится больше.

— Учту.

— Вы с московского поезда?

— Точно так. Прибыл в ваш город по заданию редакции.

— Вы журналист?

— Спецкор.

— Ого! Небось на наш экскаваторный завод приехали?

— Почему сразу на экскаваторный?

— Так ведь про нас столичные газеты если когда и пишут, то только в связи с новым заводом. А больше и писать не о чем. Город маленький, живем скучно.

— А вот и не угадали. Мне поручено сделать материал про то, как жил и трудился Галич в годы войны. Вот я и решил начать, не откладывая, прямо отсюда, с вокзала. Что называется, плясать от печки.

В подтверждение своих намерений Барон достал из кармана пиджака блокнот и ручку.

— Не подскажете, остались еще на станции сотрудники, что трудились здесь в военные годы?

— С войны? Надо подумать… Дядя Паша, он теперь обходчик путевой. А тогда, кажется, в депо слесарил. На ремонте подвижного состава.

— А фамилия? Кстати, он сейчас здесь, на трудовом посту?

— Нет, у него по графику завтра смена. А фамилия — Волокушин.

Барон сделал пометку в блокноте:

— Есть, записал. А еще?

— Еще… А! Тетя Шура Балахнова, буфетчица. Но она бюллетенит.

— Жаль. А адреса ее вы случайно не?..

— Где-то совсем рядом, на Октябрьской. Вы дойдите до нашего ресторана, там скажут.

— У вас и ресторан имеется?

— И буфет, и ресторан. Все как положено. Это ведь только утренний шарьинский всего пять минут стоит. А так у нас для проезжающих пассажиров всегда комплексные обеды накрывают. И быстро, и вкусно. И недорого.

— Последнее — существенно, приму к сведению. Значит, говорите, дядя Паша, тетя Шура. Может, еще есть кто?

Железнодорожница Лида задумалась:

— Пожалуй, и всё. Был начальник милиции, Петр Капитоныч. Но он помер лет пять как. Вот он бы для статейки вашей очень пригодился. Душевный был человек, без малого двадцать лет здесь в милиции отработал. Вот он всё про всех знал.

— Жаль. Может, родные у него остались?

— Жена Петра Капитоныча в последние годы болела сильно, с ногами чего-то худое было. Так дочка ее к себе забрала, в Пермь. Хорошая такая девчонка, шустрая. А уж как рисовала! Натурально, как… Шишкин.

— Что ж, спасибо и на этом.

— Да не за что.

— Скажите, в войну в вашем городке имелся детский дом, приют?

— Как же, был детдом. И сейчас есть. В Богчине.

— Где-где?

— Это деревня такая, недалеко от города. Туда как раз в войну ребятишек, из блокадного Ленинграда эвакуированных, размещали.

— Из Ленинграда? — насторожился Барон.

— Ну да. А еще был приют, вернее, детгородок. В Умиленьи.

— В Умиленьи? Звучит мило.

— Разве что звучит. Это на территории бывшего Авраамиева монастыря. На озере, километров тридцать от города. Но там вроде бы только местная беспризорная шпана содержалась. Те еще архаровцы! А ленинградцев — их в основном в Богчино определяли.

— Очень любопытно. А как туда добраться?

— На автобусе. Но утренний уже ушел. Теперь только в полдень будет.

— Обидно. У меня не так много времени. На все про все.

— А знаете что? Вы дойдите до рынка. Тут недалеко, минут пятнадцать ходу. Вон там, видите, — Лида обозначила флажком направление, — на улицу Свободы повернете и дальше все время прямо. Базар скоро сворачивается, так, может, кто из колхозников вас на попутке подбросит.

— Спасибо за совет. Ну всего вам доброго.

— А вам творческих успехов. Когда напечатаете статью, не забудьте прислать. Экземплярчик.

— Непременно. Вышлю на адрес: Галич, вокзал, красавице Лиде.

Рассказывает Григорий Анденко

По мне, про весну — это все поэты придумали. Поэты и всякие романтики.

Дескать, женщины расцветают исключительно весной, чудесным образом, вслед за природой преображаясь. А вот персонально на мой вкус, прекраснее всего женщины летом. Когда их одежды светлеют и стремительно сокращаются в объеме, а визуальная открытость ножек, напротив, увеличивается.

(Ну нравятся мне женские ножки! Каюсь, грешен. Уж простите такую человеческую слабость коммунисту с четырехлетним партийным стажем.)

Взять ту же охранительницу архивов информационного центра нашего, с недавних пор «исполкомовского», Управления Светку Свиридову [18] В 1960 году, в процессе реорганизации ленинградской милиции, Управление милиции и Управление внутренних дел объединили в единое Управление внутренних дел исполкомов Ленинградских депутатов трудящихся. . В данный момент передо мною и Мыколой за казенной конторкой сидящую. В обычное, включая поэтически-весеннее, время Свиридова — форменный, извиняюсь, сухарь сухарем в форме. Девке двадцать с хвостиком, второй год как после юрфака в милицию распределилась, а гонору не меньше, чем у иного заслуженного работника МВД. И если у поэта Некрасова женщина «посмотрит — рублем одарит», то здесь строго наоборот — зыркнет так, словно бы ты у нее рубль зажал и не отдал.

Но сейчас, когда из привычного форменного синего Светка переоблачилась в разрешенные к летнему ношению белую гимнастерку и белую же беретку, ее словно подменили. И взгляд, форме под стать, посветлел и посвежел. И улыбка, пусть неотчетливо, пускай лишь в уголках вечно поджатых губ, нет-нет да обозначится. М-да… Диво дивное, чудо чудное. Давненько я не получал возможности лицезреть в образе и подобии лейтенанта Свиридовой именно что барышню в милицейской форме, а не милиционера в юбке.

Спешу оговориться: будучи не просто человеком женатым, но и отцом горячо любимого пятилетнего балбеса, рассуждаю сугубо с эстетических позиций. Как отстраненный, но не чуждый прекрасного наблюдатель. Тогда как расположившийся по левую руку холостяк Захаров буквально пожирал Свиридову простодушными влюбленными глазенками.