Андрей Константинов - Юность Барона. Обретения

— Вы и в самом деле, поаккуратнее. Не испачкайтесь.

— Спасибо, — сглотнув подступивший к горлу ком, сипло отозвался Барон. — Я буду предельно осторожен.

Сзади до них донеслось озорное бригадиршино:

— Ольга! Не тушуйся! Хватай бычка-мужичка за рога! Мужичок — о-ох и видный!

Ольга смутилась, заалела.

— Я смотрю, весело тут у вас?

— Да уж, обхохочешься.

Сестра макнула кисть в ведро с краской и снова принялась за работу.

— А это, значит, и есть Егошиха?

— Она самая.

— Красивое место. Речка, конечно, так себе. Но место — красивое.

Барон сделал последнюю глубокую затяжку, отщелкнул папиросу вниз, в долину, и, наблюдая за ее долгим падением, негромко, отстраненно произнес архаическое фамильное заклинание:

Услышав эти строчки, Ольга от неожиданности выпустила из рук малярную кисть, и та, упав, разбрызнула по земле крупные белые капли.

Девушка потрясенно уставилась на Барона. Их глаза наконец встретились. А встретившись, тут же принялись изучать, «сканировать» друг друга.

Ольга мучительно пыталась понять, почему ее так подбросило от прозвучавших из уст мужчины строчек. В свою очередь, Юрий жадно впитывал — пускай и сильно изменившиеся, повзрослевшие, но, все едино, до боли знакомые, родные черты.

Первой затянувшегося «взаимопоглощения» не вынесла Ольга:

— Извините, пожалуйста. Но вы… вы сейчас такой смешной стишок процитировали.

— Разве? А по мне, так смешного там мало. Овечка-то померла. Опять же — мост развалился. Это песенка такая. Детская. А что?

— Просто мне показалось, словно бы я когда-то, давным-давно, знала ее.

— Очень может быть. Она ведь довольно старая. Лично я услышал ее лет в пять от своей бабушки.

— Да-да. От бабушки, — растерянно подтвердила Ольга. — А вы, похоже, человек нездешний?

— Есть такое дело. Я из Ленинграда.

— Из ЛЕНИНГРАДА?

Глаза у Ольги вспыхнули ярче самых ярких фонарей.

Улыбаясь Барону растерянной, ребячьей улыбкой, она силилась вспомнить нечто важное. Но это самое нечто никак не давалось ей, ускользало дразня.

А вот Юрий как раз вспомнил. Вспомнил отчетливо, вплоть до мельчайших деталей, подробностей и языковых оттенков трехдневной давности диалог:

— Вор я, дед Степан.

— КТО?!

— Вор. Рецидивист. Уголовник. Позор семьи. О котором она, по счастью и несчастью одновременно, теперь уже никогда не узнает.

Нет! Все что угодно, но только не повторение подобного диалога!

Это лишь в мужском разговоре с дедом Степаном он мог позволить себе определенную, в допустимых безопасных рамках, откровенность. Но Ольга — это совсем другая история. С ней — либо всё, либо ничего.

Вариант «ничего» предполагал новые потоки лжи и чудеса изворотливости, вариант «всё» настораживал непредсказуемыми последствиями. Как поведет себя Ольга, выслушав это самое «всё»? Да и на кой ляд ей — молодой, красивой, правильно воспитанной, с тонким художественным вкусом, до мозга костей советской девушке, его жуткое, кровавое, с переломанными костьми и с выпущенными наружу кишками исповедальное «всё»?

Ольга открыта для семейного счастья, для подлинной любви. Возможно, она до сих пор ждет своего принца на белом коне, а возможно, таковой у нее уже имеется и вечерами встречает ее на коне с работы. Быть может, она все еще не оставила намерения завершить учебу в институте и получить высшее образование. По-прежнему мечтает стать художником и по выходным выезжает на этюды — одна или, опять-таки, с кавалером. Занимается общественными нагрузками. Проявляет себя по комсомольской или по профсоюзной линии. Радуется маленьким радостям. Печалится маленькими (или большими) печалями. Словом, живет своей жизнью, о которой он, Юрка, ничегошеньки не знает. Но в которую вот прямо сейчас намеревается нахраписто ввалиться. Эдакая живая бродячая картина маслом: Рембрандт, «Возвращение блудного брата».

А если по гамбургскому счету? Что способен дать Ольге персонально он? Что у него, у Юрки-Барона, есть за душой, кроме воровского происхождения денег, неприглядного прошлого и сомнительного будущего? В то время как в самой душе, отравленной за многие годы такой лютой концентрацией беды, озлобленности и цинизма, места для любви практически не осталось — выжжено всё. Как напалмом.

Горько осознавать подобные вещи, но факт остается фактом: он неспособен сделать жизнь сестры светлее и радостнее. Но вот привнести в нее избыточные хлопоты и ненужную боль — вполне.

С этим невеселым осознанием в голове у Барона все окончательно встало на свои места. Пораньше бы, ну да лучше поздно, чем слишком поздно.

Да, он нашел свою Ольгу. Но нашел лишь для того, чтобы потерять снова.

Покойный Хромов был прав: не стоит портить такую красивую цель попаданием…

— А счетчик-то: тик-так да тик-так, — вымучив улыбку, хрипло произнес Барон.

— Что? Извините, я не?..

— Такси ждет. Так что удачи вам, барышня, в вашем нелегком труде.

Ольга попыталась ответить, даже возразить.

Но он сработал на опережение, снижая градус беседы и низводя его до дежурно-мимолетного:

— А места и в самом деле красивые. Вот только мост этот, который дамба, сугубо на мой вкус, не уместен. Хм… Мост — неуместен. Почти каламбурчик. Да, кстати, это вам.

Стараясь более не смотреть сестре в глаза, он неловко сунул Ольге букет.

— Мне? Но почему? За что?

— Просто так, — лаконично объяснил Барон и быстрым шагом направился обратно.

Туда, где его и в самом деле дожидалось такси и чрезвычайно воодушевленный показаниями счетчика водитель.

Нетрудно догадаться, что до крайности заинтригованные происходящим малярши тотчас возобновили свои смешочки и подколочки.

Уж такие они, женщины, создания — вечно щебечут, когда мужчина им симпатичен.

— Олька! Ты чего стоишь, рот раззявила? Жених уходит!

— Мужчинка! Куда же вы? Может, таперича со мной покурите? Зовут меня Манею — уделите вниманию!

— Девки, слыхали?! Машка-то наша? Бабушке ровесница, а все еще невестится!

Как вдруг…

Сперва робкое, несмелое, но при этом отчетливое:

— Юра?

А следом, продираясь сквозь общий бабий хохот, усиливаясь и, наконец, перекрывая его, отчаянное, до боли:

— ЮРА!

Барон вздрогнул спиной.

Стиснув зубы, ускорил шаг.

— ЮРОЧКА!

Почти сбиваясь на бег, Барон добрался до машины.

Рискуя оторвать с мясом, рванул на себя ручку, запрыгнул в салон.

— Трогай, шеф!

— Теперь куда?

— Прямо. Прямо и быстро.

— Понял.

Такси сорвалось с места и, лихо заложив полукруг, выскочило на трассу.

Дежурно покосившись в зеркало, водила удивленно откомментировал: