Андрей Воронин - Жди меня

Сомнения, однако, его не оставляли, и граф провел весьма беспокойную ночь. Всевозможные обстоятельства, при которых угроза княжны погубить его карьеру могла бы осуществиться, будто наяву, являлись Алексею Ивановичу в тревожном полусне, и к утру он был совершенно измучен преследовавшими его кошмарами. То и дело просыпаясь в липком поту, он вертелся на чересчур мягкой перине в излишне жарко натопленной гостевой комнате дома графа Бухвостова, против собственной воли продолжая думать об одном и том же: почему княжна была так холодна, уверена в себе и враждебна? Какие отношения связывают ее с Кутузовым? Что это был за намек на какие-то ее заслуги перед отечеством, которые, по мнению княжны, могли разом перечеркнуть все выдвинутые против нее обвинения?

В результате всех этих переживаний Алексей Иванович вопреки обыкновению поднялся в несусветную рань, когда за окном его спальни было еще черным-черно, и до самого завтрака, который в доме графа Бухвостова подавался довольно поздно, сидел в кресле, отчаянно дымя сигарой, или прохаживался из угла в угол, засунув руки в карманы халата и время от времени останавливаясь, чтобы полюбоваться видом из окна. Любоваться, говоря по совести, было нечем: за окном виднелся лишь засыпанный снегом сад, забор да белая крыша соседнего здания с черными пальцами труб, царапавшими низкое небо. От этого, с позволения сказать, пейзажа на графа Стеблова находила неизъяснимая тоска, и он снова принимался сновать взад-вперед по комнате, как ткацкий челнок по натянутой основе.

Когда большие башенные часы в гостиной громко, на весь дом, пробили десять, граф Алексей Иванович кликнул камердинера и облачился в свой белоснежный кавалергардский мундир, сплошь усеянный крестами и звездами, добытыми по большей части не в сражениях, а в приемных штабов и на паркете дворцовых залов. Причесывая перед зеркалом височки и взбивая надо лбом модный волосяной кок, граф вдруг замер, не закончив начатого движения: на какой-то миг ему почудилось, что он видит себя глазами княжны Вязмитиновой. Ощущение было не из приятных. Графу некстати вспомнилось, как когда-то давно, еще в отрочестве, его лягнул копытом испугавшийся чего-то жеребец. То, что он испытал только что, очень напоминало тогдашние его ощущения, за вычетом разве что нестерпимой физической боли.

К завтраку он вышел с твердым намерением повторить свой неудачный вчерашний визит и на сей раз попытаться повести дело несколько иначе. В конце концов, княжна и в самом деле могла быть невинной жертвой обстоятельств - жертвой, у которой, к немалому его удивлению, оказались довольно крепкие зубы. Слепо действуя в интересах людей, которые, вполне вероятно, расчетливо оклеветали княжну, Алексей Иванович рисковал получить сдачи и быть наказанным за грехи, совершенные другими.

Потягивая кофе, он осторожно поделился своими соображениями с графом Бухвостовым и нашел в нем полную поддержку. Федор Дементьевич еще раз выразил твердую уверенность в невиновности княжны и, зачем-то оглядевшись по сторонам, шепотом поведал флигель-адъютанту подробности героической борьбы княгини Зеленской за право опеки над состоянием молодой Вязмитиновой. Не умолчал он также и о причинах, которые подвигли княгиню на эту борьбу, так что графу Стеблову сделалось ясно: его главная свидетельница вряд ли заслуживала доверия и свидетельницей, строго говоря, не являлась.

Алексей Иванович закурил пахучую сигару, дабы скрыть овладевшее им легкое смущение, и сообщил гостеприимному хозяину, что намерен немедля нанести повторный визит княжне Вязмитиновой с тем, чтобы исправить допущенные накануне ошибки и попытаться с ее помощью все-таки разобраться в этом деле, которое теперь виделось ему далеко не таким простым и ясным, как представлялось вначале. При этом сообщении, которое, казалось бы, должно было его обрадовать, Федор Дементьевич вдруг как-то очень странно смутился, начал суетиться, прятать глаза и, наконец, небрежным светским тоном заявил, что торопиться не следует: необходимо, дескать, дать княжне немного остыть, поразмыслить и, может быть, занять по отношению к гостю из Петербурга более разумную позицию. Молодость, сказал Федор Дементьевич, не признает компромиссов и тем очень часто наносит себе же непоправимый вред; так стоит ли, воскликнул он с несколько искусственным пафосом, нам с вами, людям опытным и искушенным, провоцировать подобные прискорбные недоразумения? Выпьем-ка лучше коньячку, сказал он, заговорщицки подмигивая, и вы мне расскажете последние столичные новости.

Граф Стеблов, несколько обескураженный поведением хозяина, осторожно возразил, что недоразумения провоцировать, конечно же, не стоит, но и откладывать дело государственной важности в долгий ящик тоже вряд ли будет разумно. Хорошо ли это будет, с самой серьезной миной вопросил он, ежели государь узнает, что вместо того, чтобы в поте лица исполнять его поручение, я здесь баловался коньячком и пересказывал петербургские сплетни? Коньячок - вещь хорошая и даже превосходная, особенно если он и вправду хорош, но дело, любезнейший Федор Дементьевич, прежде всего...

Сказано это было с некоторым подвохом, но Федор Дементьевич, вопреки подозрениям полковника, более возражать и удерживать его не стал, а лишь развел руками и сказал со вздохом сожаления: "Что ж тут попишешь, вам виднее. Государева служба промедления не терпит, это верно. Поезжайте с богом, любезный Алексей Иванович, и да сопутствует вам удача".

Поехать, впрочем, удалось далеко не сразу. Неожиданно обнаружилось, что возок графа Стеблова, который еще вчера велено было переставить с колес на полозья, до сих пор не готов, а все экипажи Федора Дементьевича, как назло, находятся в разгоне. Добрейший граф Бухвостов, выслушав жалобу полковника на творящееся в его доме безобразие, пришел в неописуемый гнев, самолично, не надев даже шубы, выбежал во двор и устроил страшный разнос своим возившимся у каретного сарая дворовым. Разнос сей возымел немедленное действие: дворовые забегали, словно их прижгли головней, но то ли были они совсем бестолковы, то ли так растерялись перед грозным ликом своего рассерженного хозяина, что все валилось у них из рук и шло наперекосяк. В усердии своем они едва не разнесли возок в щепы, и лишь когда окончательно потерявший всякое терпение Стеблов велел своему кучеру и камердинеру принять участие в работе, дело мало-помалу пошло на лад. Тем не менее, когда экипаж полковника выехал, наконец, из ворот бухвостовского особняка, шел уже третий час пополудни.

Едва возок флигель-адъютанта скрылся за углом, Федор Дементьевич велел подать сани. Сани незамедлительно, будто по щучьему велению, возникли перед крыльцом, и граф Бухвостов, облачась в бобровую шубу, спустился с крыльца и развалился на скамье. Перед тем как велеть кучеру трогать, он подозвал к себе тех самых бестолковых мужиков, что так долго возились с экипажем Стеблова, и со словами благодарности выдал каждому из них по серебряному рублю, строго-настрого наказав при этом не напиваться до тех пор, пока гость не уедет насовсем. Мужики поклонились, пряча в бородах хитроватые улыбки, и разошлись по своим делам, унося бережно зажатые в огромных кулачищах серебряные кругляши.