Валерий Воскобойников - Экстрасенс

– Хорошо еще, если лежат, – неопределенно проговорил шофер.

Скоро они увидели, как немного выше, сбоку от них, по холму на вершину взбиралась какая-то пожилая женщина, одетая во все черное.

– Эй! Что тебе-то тут надо? – грубо окликнул ее автоматчик.

– Что надо, что надо? Сына надо, – с тоской в голосе ответила женщина.

– Чеченка, – миролюбиво объяснил шофер. – Тоже своего ищет.

Чеченская женщина поднялась на вершину первая и, обхватив руками лицо, неожиданно закричала дурным голосом.

– Во-во, так и есть, – проговорил шофер. – Маманя, не ходили бы вы туда. Дали бы нам посмотреть сначала.

Но Анна Филипповна еще более ускорила шаг. А когда поднялась, споткнувшись о чью-то оторванную ногу в изодранном сапоге, то Костика она не увидела.

Вокруг на спекшемся грунте валялись обгорелые куски, лишь отдаленно похожие на частицы человеческих тел, и любой из них мог принадлежать ее Костику или быть куском кого-то другого.

Не понимая произошедшего, она огляделась по сторонам, а потом закрыла глаза и простояла несколько мгновений в полной темноте, тихо пошатываясь.

– Я про то и говорил, – негромко объяснял шофер автоматчикам. – Слышали, утром из установки жахнули, так это тут и было. Я сообразил, только когда подниматься стали. Сюда, значит, ночью бандиты снова вскарабкались, утром колонну обстреляли, по ним и жахнули… А это, – и он обвел рукой вершину, – то, что осталось. От всех.

– Ну и что делать будем? – спросил один из автоматчиков.

– Похоронить бы их вместе, – там бы Бог с Аллахом разобрались, кто чей, – ответил другой.

– Аллах – это и есть Бог по-ихнему, – заметил шофер. И заботливо предложил Анне Филипповне: – Маманя, вы сядьте, давайте я вам бушлат подстелю. А то, может, в машину сразу, а? Поехали в часть.

– Нет, – замотала головой Анна Филипповна, – я должна быть здесь, рядом с ним.

И она села на подстеленный бушлат. Кто-то из автоматчиков подстелил также свою куртку для чеченской женщины. И они сидели молча, каждая со своим горем.

– Во война, блин! – проговорил, отвернувшись, шофер. – Знал бы, что такое будет, маманя, ни за что бы вас не повез!

Оба автоматчика отошли немного вниз. Один из них что-то насвистывал.

– У тебя еще дети есть? – спросила вдруг хрипло чеченская женщина, ритмично раскачиваясь вперед-назад.

– Больше никого. Совсем никого, – выговорила Анна Филипповна.

– У меня тоже – никого. Муж был, два сына было. Теперь – никого.

– Надо ехать, маманя, – тихо напомнил шофер.

– Мне плохо, а тебе – тоже плохо. Я там живу. – И чеченская женщина показала на дома, стоящие недалеко в долине. – У меня теперь здесь могила будет. Ты сама откуда приехала?

– Маманя, поехали, – снова встрял шофер.

– Сейчас, – выговорила Анна Филипповна. И ответила чеченской матери: – Из Петербурга, Ленинграда.

– Из Ленинграда? – переспросила та. – Красивый город. Я была, по путевке ездила. Дворцы смотрела. Этих, статуэток много. Мы с мужем хотели сыновей свозить, показать… – Она помолчала несколько мгновений, видимо соображая, как выразить мысль, внезапно пришедшую в голову, и заговорила снова: – Слушай, ты это место помни. Тут будет могила наших детей. Я, пока жива буду, ухаживать буду. Я умру – ты ухаживать будешь. Так?

– Спасибо, – выговорила Анна Филипповна.

– Ты дай мне адрес, я тебе напишу, ты тоже напишешь.

Шофер вытащил из кармана огрызок карандаша, и Анна Филипповна на обратной стороне детской фотографии Костика наспех написала петербургский адрес.

– Такой он был, – сказала чеченская женщина, перевернув фотографию. – У меня тоже…

И она снова обхватила лицо руками. Лишь простонала:

– Ты иди, иди… Тебе надо ехать. А я тут буду сидеть. Не бойся, я все сделаю для твоего сына.

В самолете Анна Филипповна была снова наедине с фотографиями Костика. Вот он, совсем малютка, у дверей роддома. Она держит его, завернутого в одеяльце, и оттуда выглядывает лишь частичка лица. А рядом растерянно улыбаются ее родители. А вот ему десять месяцев. Он стоит, храбро держась за сиденье стула.

Она подолгу рассматривала каждую из них и, улыбаясь, вспоминала все подробности, при которых были сделаны снимки. Вот ему двенадцать. И они вдвоем на лыжах. А вот – через неделю после того рокового вечера. Ему шестнадцать, и они снова на лыжах. Освещенные солнцем, стоят вдвоем у сосны, слегка опираясь на палки. Она специально захватила фотоаппарат и попросила проезжающего мимо незнакомого человека, чтобы он их снял.

Тогда было счастье, а сейчас – расплата. Что тут скрывать: Бог видит все. Она, она одна все подстроила, и она виновата во всем. Только расплатился за ее счастье, за ее грех самый дорогой человек – Костик.

Она виновата кругом. И в тот вечер, когда все решилось, и потом, когда ей нравилось видеть в нем взрослого мужчину. А бедный мальчик так старался соответствовать.

– Анечка, мне предлагают работу в фирме, – сказал он. – Только говорят – надо перейти на вечерний.

Сейчас, в самолете, эти его слова прозвучали словно рядом. И Костик, живой, красивый, любимый, тоже стоял рядом.

Эти слова надо было услышать тогда! А она думала про свой фильм о Соловках. И что-то ответила ему весело. Она первый раз оставляла его одного надолго, и Костик торопился совершить мужской поступок.

Не было бы ее греха, не было бы и армии.

Это ее грех, это она – грешница, совратившая своего сына. И это ей должно было достаться возмездие, а не ему.

– Костик, милый, за что? – шептала она, прижимая фотографии.

И его изображение, его голос были реальнее, чем все, что она видела и слышала в эти два дня.

По привычке, а точнее, уже по рефлексу, войдя в подъезд, она потянулась к почтовому ящику. Там что-то белело. И безумная, неожиданная мысль озарила ее на мгновение. Вдруг все, что случилось, – неправда. Костик не погиб. Он даже не ранен. На той пленке был несчастный, но чужой человек – не ее сын. А на холме она и вовсе никого не видела. Да, там валялись куски тел. Но то были чужие тела! Сын же ее жив. Командование части разобралось и послало домой телеграмму, которая обогнала ее самолет. И может быть, даже Костик сам скоро прилетит к ней, как доказательство глупого и трагического совпадения. И она обнимет его. Она даже ощутила тепло и силу его тела.

Улыбаясь, готовая встретить счастье, Анечка открыла почтовый ящик и вынула сложенный пополам листок. Похоже, это и в самом деле была телеграмма. Анечка развернула его, но буквы печатного текста опять разбегались, множились, и ей никак было их не соединить. Она поняла, что это была вовсе не телеграмма. Наконец Анечка прочитала очередное послание:

«Анна Филипповна. Хватит крутить мочалку. О чем договаривались, или сегодня вечером, или никогда. Если до ночи не найду посылочку, кадры отдаю в прессу».