Сергей Высоцкий - Выстрел в Орлиной Гриве

- Неплохая пьеса, Андрей Илларионович, - продолжал Корнилов. - Идея нужная: сколь веревочка ни вьется... Но таких пьес можно сотни состряпать. Сотни! И сюжеты еще закрученнее придумать. Да вы к нам в уголовный розыск приходите - мы вам такого порасскажем.

- Так за чем дело стало? - весело спросил Грановский.

- Ну а дальше-то что? - как-то вяло отозвался Корнилов.

- То есть как это: дальше что? - удивился режиссер.

- А так... Посмотрел я эту пьесу - ничего нового. С чем пришел, с тем и ушел.

- Да чего вы хотите от театра, от пьесы? Какого нового? - В голосе Грановского чувствовалось легкое раздражение. Корнилов уловил это и засмеялся.

- Вы, Андрей Илларионович, не обращайте внимания на мои умствования. Я предупреждал о своей некомпетентности. Но знаете, когда идешь в театр или книжку раскрываешь, всегда хочется что-то новенькое о себе узнать... А в общем-то пьеса нормальная. Мне показалось только, что герои в ней слишком одноцветные...

- Ну давайте, давайте! Топчите, - уже незлобиво проворчал Грановский. - Сам напросился.

- Правда, одноцветные. А ведь в каждом человеке и доброе и злое уживается.

- Это уж достоевщина пошла.

- А достоевщина - это плохо или хорошо? Молчите? Я вам, Андрей Илларионович, хочу засвидетельствовать: мой опыт общения с людьми подтверждает, что в одном человеке могут соседствовать и доброе и недоброе...

- Перед вашим опытом я снимаю шляпу, - сказал Грановский. - Вы бы рассказали про свои дела.

- Наши дела как сажа бела.

- Да уж это-то воистину так! С такими подонками небось приходится дело иметь! Я одного не понимаю, - горячо заговорил Грановский. - Ну что мы нянчимся с ними? Читаешь в газете: человек убийство совершил, а ему восемь лет. Что же это такое, дружок? Где же карающая рука закона?

Корнилов замолчал.

- Ну что вы молчите? Сказать нечего? Вот то-то же! - словно бы обрадовался режиссер. - По глазам вижу: согласны со мной.

- Согласен, согласен, - поднял руки Игорь Васильевич. - Законы наши нуждаются в совершенствовании. Не всегда, правда, в сторону ужесточения наказаний...

- Вы мне скажите, Игорь Васильевич, как на духу скажите, - спросил вдруг режиссер, внимательно заглядывая в глаза Корнилову, - какое преступление вам лично, вам как человеку, наиболее омерзительно?

- Взяточничество, - твердо сказал Корнилов. - Лихоимство всех мастей...

- Взяточничество? - разочарованно переспросил Грановский. - Но есть же более мерзкие вещи.

- Самое мерзкое - лихоимство, - горячо запротестовал Игорь Васильевич. - Вот - чудище обло, огромно... Это чудище может прикинуться самой невинностью, а заражает все вокруг. Ученые провели недавно такое исследование: предложили большой группе людей оценить по степени тяжести десять преступлений. И знаете, какой результат? У всех опрошенных групп дача взятки оказалась на последнем месте... А ведь это порождает двойную мораль...

- Так! - Грановский сделал энергичный жест рукой, нацелив длинный палец на Корнилова.

- Но если говорить вообще, то меня больше пугает не само преступление, - сказал Игорь Васильевич, - а готовность некоторых людей совершить его... - Заметив недоуменный взгляд Грановского, Корнилов добавил извиняющимся тоном: - Может быть, это я слишком упрощенно? - Он прищурился, будто пытался разглядеть что-то далекое. - Да нет, пожалуй, именно это я и хотел сказать. Меня пугает, что некоторые люди больше боятся карающего меча закона, чем голоса собственной совести, собственного разума. - Он заговорил с необыкновенной горячностью: - Вот представьте себе - иное существо может прожить долгую жизнь, не совершив ни разу не то что преступления - проступка не совершив. Всю свою долгую жизнь такое существо аккуратно покупало в трамвае билет, не брало чужого. А почему? Только из-за страха быть пойманным! Человечишка этот не украл ни разу только потому, что боялся - посадят! И не убил поэтому! Понимаете?

Грановский протестующе поднял руку, но Корнилов опять остановил его:

- Понимаете, понимаете! Только согласиться не можете, потому что привыкли думать по-другому. Привычка вам мешает. И вот живет такой человечишка, вечно готовый к подлости, к преступлению. Ждет своего часа. И час этот может прийти. Такой час, когда наконец он увидит, почувствует: бери, никто никогда не увидит, убей - не дознаются! И украдет, и убьет, и предаст! Вот кого я боюсь больше всего. С таким человечишкой я, может быть, годы бок о бок живу, и он меня в любое время предаст, совершит какую-нибудь пакость. Когда почувствует, что останется безнаказанным.

- Вы это все всерьез? - удивленно спросил Грановский. - Или на вас полемический стих нашел?

- Всерьез. - Корнилов сел в кресло, устало откинулся на спинку. - А вы, конечно, со мной не согласны?

- Нет, я не могу утверждать, что не согласен, - растерялся режиссер и развел руками. - Все, что вы говорите, очень занятно.

- Занятно?

- Простите, ради бога. Словцо не к случаю, - Грановский улыбнулся смущенно. - А как же "души прекрасные порывы"? Ум, сердце, чувство долга, наконец! Уж не считаете ли вы, что чувство долга - подневольное чувство? Продиктовано страхом перед ответственностью.

- Что за привычка укоренилась в нашей жизни! - раздражаясь, сказал Корнилов. - Все толкуется, как говорит наш брат юрист, расширительно! Андрей Илларионович, я лишь одно хочу сказать... Нет, нет, я просто утверждаю: существуют в нашей жизни человеки, не совершившие преступления только из страха расплаты. Даже нет! Они не столько боятся расплаты, сколько быть узнанными. С преступниками мы справимся. Рано или поздно мы их вылавливаем всех. Но как распознать человечишку с ограниченной совестью? Молчите? А я так думаю, что в некоторых случаях не распознать! Он замолчал и несколько секунд сидел задумавшись. Грановский тоже молчал. Неторопливо набивал трубку уминая табак большим пальцем.

- Расскажу вам один страшный случай, - снова заговорил Корнилов. Страшный не самим преступлением, а тем, какой человек это преступление совершил. Представьте себе: март сорок второго года. Ленинград только-только начал оправляться от страшной зимы. Очищают улицы. Добровольцы-сандружинницы ходят по квартирам - помогают больным, увозят мертвых. И одна из этих немолодых женщин, пока подруги уносят мертвую старушку, раскрывает стоявшую на столике металлическую коробку из-под чая и находит в ней драгоценности. И кладет их в карман. Кладет, потому что никто не видит, кладет, потому что знает: из всех обитателей квартиры в живых никого не осталось - старушка была последней... А эта женщина слыла добропорядочной, ее уважали друзья и сослуживцы, почитали ученики... У нее были ученики! И она их, наверное, добрым делам учила.

- Вот что делает с людьми жадность, - подал голос Грановский.