Руслан Белов - Клуб маньяков

Но эта была не моя боль. Это было отвлеченное понятие. Море отвлеченной боли. Океан боли плескался вокруг и внутри тела.

Остановилась. Вышла из машины. Склонилась надо мной. Приоткрыла веко.

Вера!!! Это была Вера! В черной одежде с ног до головы. Одно лицо. Даже пряди волос не видно.

Вера... Нашла. В пустыне. Из-под земли... Значит, боли не океан. Лужица. Океан ждет впереди.

Увидела: зрачки сужены. Озабоченно покачала головой. Осмотрела рану на бедре. На плече. Лицо ее застыло. Вынула что-то из кабины. Шприц. Вколола в вену.

И я исчез в бушующем океане радости.

Очнувшись, увидел голые, беленые стены и потолок. Неровные.

Стены без окон. Широкая двустворчатая дверь.

Она открыта. Вдали в дымке протягивается невысокая сглаженная горная цепь.

На полу кошмы с цветными узорами. Красные пряди. Синие. Желтые.

В углу напротив стопка пестрых одеял.

Я лежу на тонком матраце. Без простыни.

На мне длинная белая рубаха. Чистая.

Все непривычно. Запахи кислого молока и пареного риса. Пустота комнаты. Жизнь.

Голова раскалывается. Ломает. Раны не болят. Засохли...

Вставать не хочется. Там за дверьми - непереносимый зной. И необходимость что-то делать. Существовать.

Кажется, кто-то идет.

Это она.

Вошла. Застыла. Смотрит.

Нет, это не Вера. Не те глаза.

Глаза Ксении.

Нет, не Ксении. Чего-то в них нет. Того, что было у Ксении и Веры.

У них глаза были в кости. В черепе. В шорах.

А у этой они свободны, они в просторе. Не в пустынном, не в знойном, а в каком-то особом просторе.

Присела передо мной. Пригладила волосы... Боль как рукой сняло.

Провела ладонью по щеке. Захотелось поцеловать пальчики. Прохладные, розовые, нежные.

Откуда такие в этой дыре, где ежедневно надо сражаться за кусок окаменевшей от зноя лепешки?

Не поцеловал. Сдержался. Рано. Это случиться позже. Вижу эту страницу в книге жизни. Это уже написано.

Проговорила что-то. Не по-персидски. На заболи. Местном диалекте. И, обернувшись на мгновение к двери, сняла черную накидку, рассыпала волосы.

Светло-каштановые. ...Красивые.

Не удержался, положил руку на грудь. На грудь девушки.

Упругая. Еще не кормила. Да, не кормила...

Зарделась. Подалась ко мне так, что потвердевший сосок впечатался в ладонь. И, смятенная своим безотчетным порывом, отстранилась, обернулась на дверь.

- Кто-нибудь может придти? - спросил я по-русски.

- Нет, - затрясла головкой.

- Просто стесняешься?

- Да, - закивала.

Она все понимает.

По глазам.

На каком же языке мы будем с ней разговаривать? На русском? Наверное, да...

- Закрой дверь...

- Нет, - затрясла головкой, указывая пальчиком на мои раны.

И принялась что-то объяснять на иранском.

Я понял. Я должен сходить к ее матери и сказать, что беру ее дочь в жены. Навсегда или на какое-то время.

Таковы обычаи. Что ж, в чужой монастырь со своим уставом не ходят.

- Так я пойду? Проводишь? - сделал попытку встать.

Покачала головкой.

- Нет. Я схожу за ней.

И, поцеловав в лоб, вытащила из-под матраца пятьсот долларов.

Мятые стодолларовые бумажки. Они лежали у меня в заднем кармане брюк на всякий случай. Заначка. Чтобы не продавать последнюю рубашку для покупки билета на пароход. Харон так увлекся моим телом, что не обыскал карманов. Вот дурак.

- Калым? - спросил, принимая деньги.

- Да, - закивала.

И поцеловав (уже в губы), спряталась в накидку и вышла. На пороге обернулась и влилась в глаза.

"Я тебе доверилась... Не зная совсем..."

"Узнаешь".

Исчезла. Как и не было.

...Вот так вот. Из ада - под венец.

Ну, ты, Черный, даешь... При живой жене...

Нет, это не ты даешь, это воля Божья... Ныл, в Москве, ныл, что чужд тебе дымный город с его придуманными ценностями, вот Он и послал тебя. В пустыню, в какой сам когда-то сидел в ипостаси Христа.

И как изящно ведь послал, как продуманно. Вера скажет Наташе, что отец ее погиб в диком краю, погиб так, как хотел погибнуть.

Скажет и заживет свободной жизнью богатой тридцатилетней женщины.

Ницца, Флорида, Италия... Эти мальчики для танцев, как их... жиголо, вот...

Потом отправит Наташу в закрытый привилегированный колледж где-нибудь в Англии.

Будет видеться с ней месяц в году.

Со временем появится преуспевающий муж... Седеющий здравомыслящий бизнесмен на виагре... Нет, бывший подчиненный. Он будет вежливо разговаривать и ходить по проституткам. А потом женится на красивой дуре-дочке самого N.

А я не женюсь.

Я покупаю женщину. За калым.

...Калым. Как это здорово. Как продуманно...

Я отдаю теще деньги, а она отдает мне дочь. Класс!

...Как просто. Баш на баш. И как символично! Сколько смысла!

"Все, доченька, теперь ты принадлежишь ему, а я на тебя не имею никаких прав. Теперь вы все решаете сами".

Если бы я Веру так купил у Светланы Анатольевны...

...Фиг бы она продала, как же. И за миллион бы не продала.

Отказалась бы от миллиона. За право вмешиваться.

За право подправлять, корректировать, подталкивать.

За право влиять.

За право участвовать с решающим голосом.

Бог с ними. Пусть живут в своем муравейнике. По муравьиным законам.

...А я буду пасти баранов. И устрою где-нибудь в горах маленький тайничок для хранения наркотиков из Афганистана.

Перевалочный пункт.

Без этого в этих краях не проживешь. Продажа мяса дает копейки.

Эти пустынные бараны не крупнее наших кроликов. На такой траве не зажиреешь. Ходят круглый день, камни обгладывают.

...Наркотики, наркотики... Фиг с ними, с наркоманами.

Я за всю свою жизнь не встречал ни одного. Не было их в моем кругу.

Наркотиками пользуются те, кого Бог хочет извести.

Для улучшения породы душ.

...А ведь не спросил, как ее зовут... Хорошая женщина. Всю жизнь о такой мечтал.

Детей нарожаем. Семь штук.

Вот бы не умирали. В этих краях дети мрут, как мухи...

Что-нибудь придумаем типа гигиены и санитарии.

Одну назову Наташей, другого - Валентином. Нет, нельзя.

Если Наташа с Валькой узнают, им будет неприятно.

Ладно, имен много. Только не хотелось бы по-местному называть... Ахмед, Фархад, Харон...

Садихиён. Не выговоришь.

Нет, только по-русски. Одного назову Русланом, второго...

Кто-то идет... Двое..."

Вошли мой ангел-спаситель и пожилая женщина. Тоже в черном и совсем не страшная. Озабоченная, иссушенная зноем, но добрая. Всю жизнь мечтал иметь добрую тещу. У Ксении была добрая мать. Семь лет пролежала в инсульте.

Женщина присела передо мной. Уставилась, изучая.

Лицо постепенно Смягчилось. Значит, понравился. Не очень, но понравился.

- Хочу взять вашу дочь в жены... Пока навсегда.

Улыбка, тронувшая мои губы, ей не понравилась. Хиханьки-хаханьки в такой ответственный момент.

Задумалась.

- Да, вот, такой у вас будет зять, - заулыбался я смущенно. - Дурной немножко. Но дочь мне ваша нравиться и, похоже, я влюблюсь в нее до глубины души.