Матти Йоенсуу - Служащий криминальной полиции

— Карита! Где... где ты? Не делай ничего! Я не хочу тебе ничего плохого... но это же нужно. Нужно! Ты знаешь! — заговорил он в полный голос, и конец фразы поднялся до крика.

Хярьконен продолжал энергично трясти дверь. Дерево трещало.

— Карита! Кто там? Прочь от двери! Я стреляю в замок! Уходите от двери! Я выбью замок! — кричал он из коридора. Харьюнпя заметил наконец свет, просачивавшийся через дверные щели, который обозначал дверь большим прямоугольником. Он понял, что находится как раз возле этого прямоугольника. Он был прямо посреди него. Он открыл рот. Горло у него пересохло.

— Не стреляй! Не стреляй! Хярьконе-е-еен! Не стреляй! Я здесь. Харьюнпя здесь... не стреляй! — закричал он, и страх обратил его крик в тревожный визг. Он бросился с колен налево, в угол.

В темноте Харьюнпя отлетел к кровати. Он почувствовал, как его рука прикоснулась к материи, и затем понял, что это кусок одежды, надетой на человека. Скрипнула кровать. Харьюнпя почувствовал, что попал в объятия Кариты, сидевшей на кровати. Инстинктивно он ткнул кулаком вперед. Рука погрузилась во что-то мягкое. Он напрягся, чтобы встать, и вновь отлетел к двери. С кровати послышались жалобные причитания. Харьюнпя стал поспешно шарить около дверного косяка в поисках выключателя.

— Что я наделал... Господи, боже мой... что я наделал... — бормотал он про себя. Наконец он нащупал выключатель, и комната наполнилась светом. Свет ошеломил своим блеском.

Карита находилась на кровати в полулежачем положении, почти в том же, что и многие из покойников, которых Харьюнпя приходилось навещать — ее плечи опирались о стену, ноги свисали на пол, вялые руки лежали на кровати. Ее голова содрогалась в беззвучном плаче, слезы стекали по щекам к подбородку, оставляя после себя черные маскарадные линии. Харьюнпя придвинулся к кровати. Он почувствовал неизъяснимое огорчение и жалость. Он чувствовал, что не может не взять в свои руки жесткую ладонь Кариты.

— Ну... извини... я ударил тебя. Не хотел плохого... но нужно объясниться. Ты же знаешь. Если что-то совершаешь... приходится платить за последствия. ...у всех одни страдания... — говорил он дрожащим голосом.

— Харьюнпя! Тимо! Что там происходит, Тимо? Открой дверь! — ревел взволнованный Хярьконен в коридоре. Харьюнпя ослабил пожатие, и рука Кариты выпала из его ладоней. Харьюнпя повернул ключ и, увидев озабоченное лицо Хярьконена, почувствовал такое огромное облегчение, которого раньше никогда не испытывал.

— Что... у тебя на лице кровь... отчего? Черт возьми...

— Да нет... сам... я упал. Это маленькая царапина. Только вот на неудобном месте. Около глаза...

— Покажи-ка... ага... не больше сантиметра. Будет саднить. Там у себя дома наложим пластырь. Оботри кровь, у тебя страшный вид, — закончил свой диагноз Хярьконен и повернулся к Карите.

— Ну, ты! Пошли! — приказал он.

Море в порту было гладким и блестящим, несколько дальше, там, где городское освещение не отражалось в воде, оно было темным и морщинистым. Харьюнпя шел в направлении Катаянокка. На этот раз он шел медленно. Он шагал, глубоко засунув руки в карманы и разглядывая смолу, застывшую между камней. Рассеченная бровь по-прежнему давала о себе знать. Вернувшись в отдел, он ополоснул лицо и наложил на рану пластырь. С бо́льшим удовольствием он сделал бы это дома, но Норри заставил его обмыться, залататься и только после этого отправил домой. Он вошел на деревянный мостик и остановился в конце его. Он опустил руку на поручень и стал разглядывать снующих по воде чаек. Он смотрел на пухлых птиц, но мысли его были далеко отсюда. Он думал о том, как ему пришлось отрывать ревущего мальчугана от ног матери и тащить затем в дом к плачущей бабке. У двери он обернулся и посмотрел назад. Его последний взгляд запечатлел ребенка, который лежал неподвижно на полу посреди кучи лакрицы. Харьюнпя вздохнул и пошел дальше.

У монетного двора он поднял руку и коснулся веток серебряной сирени, они склонялись через забор к самому тротуару. Они еще не распустились, это предстояло в мае, но их почки уже слегка набухли. Харьюнпя вспомнил, что первая неделя мая у него была отпускной. Он намеревался отправиться один в деревню. Он думал о том, как бросится в молодую траву, утопит в ней лицо, будет вдыхать в себя аромат земли и зелень листвы, и забудет покойников и скорбящих по ним родственников. Он думал, как будет слушать пение жаворонка...

Харьюнпя немного убыстрил шаги. Он миновал парк и повернул на Луотсикату. Он не жалел, что отправился домой, в то время как остальные остались на работе. Он знал, что время прошло бы в напрасном ожидании, потому что на допрос Кариты у Норри уйдет немало времени. Харьюнпя предчувствовал, что, несмотря на свое прошлое и внешнюю твердость, Карита расскажет уже этим вечером о своей причастности к смерти Континена. Она расскажет, что произошло в квартире и кто был там вместе с ней. Она скажет, кто убийца. Харьюнпя знал, что, как только будет выяснено его имя, найдется и он сам, где бы он ни был — в больнице, в трудовой колонии или в могиле.

Харьюнпя приближался к своему дому. Он скользнул взглядом по кирпичному забору губернской тюрьмы. Забор был осыпавшийся и поблекший, он казался старым знакомым и бодрил уставший взгляд. Харьюнпя повернул голову и почувствовал болезненное покалывание в затылке.

— Этого еще... этого еще не хватало, — произнес громко Харьюнпя. Ему показалось, что он ушиб позвонки, падая на пол в комнате Кариты. С минуту он думал о том, что завтра нужно будет наведаться к врачу, чтобы получить освобождение по болезни, но затем вспомнил, что впереди пятница и конец недели, и отказался от этого намерения. Он хотел участвовать в расследовании до конца. Он хотел принять участие в задержании убийцы. Он хотел встретиться лицом к лицу с этим человеком, заглянуть ему в глаза.

Вместо свободных дней по болезни Тимо Юхани Харьюнпя удовлетворился мечтами о свободной неделе в мае. Он стал припоминать растущую меж прибрежной гальки мать-и-мачеху и ощущение солнца на своей коже. Он будет долго и неподвижно лежать врастяжку на лужайке, как дерево, упавшее в лесу. Мечты успокоили его. Навеяли грусть. Он дал слезам вольно пролиться на лицо и не смахнул их. Он плакал как ребенок.

Популярное произведение известного финского писателя Мика Валтари. ( Здесь и далее примечания переводчика. )

Рыночная площадь в Хельсинки.