Штефан Мурр - Гиблое место

Одна половинка двери открылась словно сама по себе. До этого не было слышно ни единого звука. Экономка явно была старой школы. Ей было около пятидесяти, одета в длинное черное платье с передником и кружевной наколкой.

«Как в городском театре», — подумал Кеттерле. Сестра как-то пригласила его в театр по случаю своего пятидесятилетия.

С достоинством и церемонностью, выработанными долгими годами, экономка пригласила их войти.

— Господин сенатор ожидают только одного господина, — сказала она холодно и молча показала на вешалку.

В доме, где бывают судовладельцы, страховые маклеры, директора банков и почетные консулы, чиновникам уголовной полиции не помогают снять пальто.

Экономка вынула руку из кармана передника, только чтобы открыть покрытую белым лаком застекленную дверь в холл.

Обшитая темно-коричневыми панелями дубовая лестница вела на второй этаж. Здесь было все: старинный глобус, французские напольные часы, каждые полчаса отбивающие «бим-бом», флетнеровский медный чайник.

Приглушенный свет лился сквозь круглое окно, украшенное витражами. В глубине была открыта дверь в зимний сад, из которого можно было попасть прямо в парк.

Они пробирались через Исфаган завлекающих красок к двери, которую распахнула перед ними экономка.

Кеттерле, слегка смутившись, оглядел себя сверху донизу. На нем был не самый лучший его костюм. И даже если бы он знал, что сенатор Робертс не придает одежде ни малейшего значения, это не поколебало бы его представления, как следует являться в дом сенатора.

Сенатор вышел из-за письменного стола.

— Господин Кеттерле? Комиссар?

— Старший комиссар, господин сенатор.

Вопросительный взгляд в сторону Хорншу.

— Комиссар Хорншу.

Сенатор кивнул и указал на два тяжелых, обтянутых бархатом кресла.

— И в каком же отделе вы работаете, господин старший комиссар?

— Два дробь три, господин сенатор. Я начальник первого отдела расследования убийств.

Человек, через руки которого за всю его жизнь прошли миллиарды и из этих миллиардов миллионы остались при нем навсегда, даже при самых поразительных сообщениях не позволяет дрогнуть ни единому мускулу на лице.

Сенатор молчал всего две секунды.

— Садитесь, — сказал он.

И поскольку он снова замолчал, с абсолютным спокойствием рассматривая Кеттерле, комиссар спросил:

— Прежде чем я сообщу вам тревожную весть — знаете ли вы, где ваша жена?

— Нет, — ответил сенатор. — У меня нет привычки держать ее на привязи. Но почему вы спрашиваете?

Кеттерле уперся обеими руками в подлокотники кресла.

— Ваша супруга в ночь с субботы на воскресенье между двадцатью тремя и часом ночи при совершенно тихой, безветренной погоде совершила прогулку по пляжу, с которой не вернулась до сих пор.

Робертс не шевельнулся. Потом слегка вытянул свою могучую голову с белыми прядями волос и выдвинул вперед подбородок.

— Откуда вам это известно?

— Нас известили.

— Кто?

— Полковник в отставке по фамилии Шлиске, проживающий в пансионе на побережье.

— А ему это откуда известно?

— Вчера утром за завтраком в пансионе установили отсутствие фрау Робертс, и полковник счел разумным сразу позвонить в Гамбург.

— А какое отношение имеет к этому отдел расследования убийств? Моя жена обожает всевозможные причуды. Ей доставляет удовольствие ставить людей в тупик. Когда происходит нечто подобное, она веселится до смерти. Вы можете оказаться в этом деле в дураках, господин старший комиссар.

Кеттерле внимательно наблюдал за сенатором.

— Вчера мы были там с оперативно-технической группой, специальной машиной, собакой и девятью полицейскими. Местная полиция собрала сорок человек, чтобы обыскать песчаное мелководье. Для этого были все основания.

— Какие же?

— Фрау Робертс отправилась на прогулку вдоль пляжа. Была тихая, абсолютно безветренная погода, и следы остались хорошо видны на песке. Но в определенном месте…

К удивлению своему, комиссар заметил, что глаза у Риха Робертса остекленели. Он замолчал. Сенатор не шевельнулся. И все же комиссар почувствовал, как напряглось все его тело под белоснежной рубашкой.

— …след уводил прямо в море и обрывался, — закончил сенатор начатую комиссаром фразу.

Кеттерле хорошо помнил потом, что в тот миг у него было ощущение, словно произнесенные им потом слова «если хотя бы было так», разворошили такой пласт в судьбе Риха Робертса, что даже сам факт исчезновения его жены казался теперь незначительным.

Молчание было тяжелым, почти невыносимым, часы в холле били, казалось, бесконечно. Но сдержанное поведение сенатора не позволяло полицейским обнаружить свое изумление.

— Ну и что же дали ваши расследования? — спросил этот крупный мужчина, не сделав больше никакого движения, мгновение спустя он заложил руку за лацкан пиджака.

— Ничего, — сказал Кеттерле. — Поэтому я и пришел к вам.

Сенатор несколько раз глубоко вздохнул. Последний вздох завершился еле слышным хрипом. Только теперь Кеттерле стало ясно, что этот гигант страдает сердечной недостаточностью, и он упрекнул себя за то, что безо всякой оглядки жестко выложил ему все факты.

— Что же вы собираетесь теперь предпринять?

— После того как мы выяснили, что местопребывание вашей жены было вам неизвестно, я полагаю также, что вы не отправляли ей телеграммы, господин сенатор.

Рих Робертс медленно покачал головой.

— Конечно, нет. Но почему вы спрашиваете об этом?

— В пансионе «Клифтон» вчера в первой половине дня была получена телеграмма, отправленная по телефону от абонента, — Кеттерле вытащил из кармана записку и прочел, — 99-37-73 в Гамбурге. Это ваш номер.

Сенатор молчал. Потом он с трудом оперся на подлокотники и наконец встал.

Он подошел к окну, раздвинул немного шторы, выглянул в сад.

— Моя жена была одна? — спросил он оттуда, не поворачивая головы.

— Разумеется, господин сенатор, — сказал Кеттерле, который только в этот момент по-настоящему ощутил, какое множество проблем, помимо тех, что имеют прямое касательство к полиции, вытаскивает на свет божий эта история.

— И что же было в телеграмме?

Робертс вернулся и уселся за свой тяжелый письменный стол.

— В телеграмме было два слова: «Не выйдет». И никакой подписи.

Робертс облокотился на письменный стол, положил подбородок на скрещенные руки.

— Куда не выйдет? — спросил он. — И кто? Кто этот второй? Или кто должен был быть вторым? Можете вы мне это объяснить?

Комиссар Кеттерле взглянул на Хорншу. Потом тяжело закинул ногу на ногу и снова взглянул на Робертса.