Фридрих Незнанский - Золотой омут

А вот такого дела у Гордеева в настоящий момент и не было.

Закипел чайник, и Гордеев приготовил немудреный холостяцкий завтрак, состоящий из двух чашек растворимого кофе, бутербродов с докторской колбасой и голландским сыром, свежего помидора и груши. Поглощая все это, Гордеев поймал себя на мысли о том, что неплохо было бы завести хозяйку, которая бы кормила его вкусными завтраками, а также обедами и ужинами. Но адвокат тут же отогнал от себя эту порочную мысль: он был убежденным, холостяком, и, хотя женщины, во множестве перебывавшие в его квартире, и так и сяк пытались украсить собой его жизнь (или им — свою), Гордеев стойко держал оборону. Сейчас же, по причине кризисного состояния, он решил, что одиночество — это для него самое необходимое. И, в общем-то, не ошибся. Потому что присутствие самой замечательной и доброй женщины помешало бы его мыслям.

Доев завтрак, Гордеев сладко зевнул и решил, что дома он оставаться больше не может. Сменить обстановку требовалось срочно — здесь и сейчас. А там видно будет…

«Небольшая автомобильная прогулка за город — вот что мне нужно, — подумал он, — развеюсь немного, пройдусь по ковру из палых листьев, посмотрю на в багрец и золото одетые леса, подышу свежим воздухом, наберу лукошко грибов — подосиновиков или подберезовиков… Глядишь, там и настроение исправится».

Он еще немного посидел за кухонным столом и в итоге пришел к выводу, что насчет лукошка грибов — это он, конечно, погорячился, но в принципе идея неплохая. Машину водить Гордеев очень любил, и, надо сказать, именно во время этого приятного занятия ему и приходили в голову самые удачные мысли в те периоды, когда он распутывал настоящие уголовные дела. Что Гордееву приходилось делать куда чаше, чем сидеть в тиши и уюте служебных кабинетов, как большинству его коллег.

Сказано — сделано. Юрий Петрович вышел из дома, а спустя десять минут уже ехал по полупустынным московским улицам и удивлялся, как непохожа утренняя столица на город, в котором совершаются хоть какие-то преступления.

Даже и представить себе трудно, что в этот момент у кого-то в голове появляются мерзкие замыслы, готовые к осуществлению. Или что кто-то в такое чудесное утро уже совершил свое грязное дело. Утром Москва напоминала скорее невинного младенца, спеленутого жилыми районами и площадями, перевязанного улицами и шоссе. Она еще спала в розовой дымке, стараясь как можно дальше оттянуть момент, когда придется просыпаться… Всего через несколько часов начнется новый день и толпы служащих ринутся в свои офисы, массы торговцев рассеются по многочисленным рынкам, закипит, забурлит торопливая столичная жизнь, зашуршат шины автомобилей по дорогам, загудят клаксоны, заверещат мобильные телефоны. Так будет целый день. А потом, ближе к вечеру, праздная публика будет гулять под экономным осенним солнцем по центру или по паркам. К сумеркам исчезнут мамы с младенцами, а вместо них появятся влюбленные молодые парочки, еще пока не замерзающие, пытающиеся отхватить как можно больше времени, прежде чем наступят, как всегда, неожиданные московские холода… Ночью же Москва украсится праздничными и рекламными огнями на различных развлекательных заведениях — ресторанах, казино и дискотеках, а улицы почти опустеют…

И когда же здесь, скажите на милость, успевают совершаться все те ужасные преступления, на раскрытие которых не хватает буквально круглосуточных усилий того же МУРа и остальных силовых структур?

Юра, конечно, понимал, что и в невинности утра, и в легкости полудня, и в праздности вечера, и в веселье ночи прекрасно существуют все те, кому есть причины скрываться — от убийц и денежных воротил до такой мелочи, как проститутки, их сутенеры, хулиганы, мелкие воришки. Да и среди работников правоохранительных органов встречаются, чего греха таить, не только такие, как Александр Борисович Турецкий, его начальник Константин Дмитриевич Меркулов или Вячеслав Иванович Грязнов.

Так что, несмотря на иллюзорное спокойствие этого чудесного московского утра, расслабляться не стоило, тем более, как уже говорилось, в делах Гордеева наблюдался застой. А первейшее средство против застоя — это движение…

Гордеев повертел головой, чтобы отмахнуться от мрачных мыслей, которые вновь начали одолевать его. Он вел машину на север, выехал на Дмитровское, шоссе и вскоре покинул пределы Москвы. По сторонам шоссе потянулись подмосковные деревеньки, перемежаемые шикарными коттеджными поселками, в которых селились богатые столичные жители, ищущие уединения, покоя, но и здесь их не находящие…

Машин было совсем немного. Здесь уже можно было увеличивать скорость без всякого зазрения совести. Солнце вступило в свои права, и в машине становилось душновато. Гордеев открыл окно и с ветерком мчался по Дмитровке. Обгоняемые им автомобилисты хоть и, скорее всего, были недовольны, однако же никаких попыток соревноваться с Гордеевым не предпринимали. Видно, у них было множество своих важных дел.

Обогнал он и какого-то велосипедиста на хорошем спортивном велосипеде, потом еще троих.

«Соревнования у них сегодня, что ли?» — удивился Гордеев. Но на соревнования не похоже: одеты велогонщики были хоть и спортивно, но далеко не в одинаковую форму, кроме того, у них не было номеров на спинах.

Обгоняя очередную партию велосипедистов, Гордеев снизил скорость и, высунувшись из окна, прокричал одному из них:

— Куда направляетесь?

— В Дмитров, — улыбнулся тот и даже махнул рукой.

«Логично, — подумал Гордеев, вновь прибавляя газу. — По Дмитровскому шоссе едут в Дмитров. Странно было бы, если бы они направлялись, к примеру, в Архангельск. А вот если по Ленинградскому, то едут, например, в Санкт-Петербург. Непорядок…»

— Соревнования? — спросил он.

— Тренируемся, — ответил велосипедист сквозь зубы — он экономил дыхание, — первенство Москвы скоро.

Не доезжая до Лобни, Гордеев свернул с шоссе на боковую дорогу, покрытую плохим, выщербленным асфальтом, с нее на извилистую грунтовую дорожку, а с нее и вовсе вырулил скорее на некое подобие лесной тропинки, чем на трассу, по которой ездят автомобили. Вскоре впереди заблестела синяя гладь воды. Еще некоторое время он вел машину вдоль берега неизвестной ему речки, а потом, последовав за изгибом тропинки, неожиданно для самого себя снова оказался на Дмитровском шоссе. И остановил машину у самой кромки леса.

Нынешняя осень выдалась теплой и дождливой одновременно. Самое оно для осени — когда весь день теплынь, а потом вдруг, в буквальном смысле этого выражения, гром среди ясного неба, молнии, ливень. И не просто ливень, а сплошная стена воды из внезапно разверзшихся хлябей небесных… И бегут под навесы и крыши прохожие, забывшие прихватить зонтики, которые, впрочем, все равно не смогли бы спасти от такого ливня. Вовсю суетятся уличные торговцы, стараясь поскорее накрыть свои столики с товаром большими листами полиэтилена и кляня капризы погоды на чем свет стоит. Снуют по дорогам довольные мальчишки на роликах, за пару секунд вымокшие с ног до головы… А минут через пятнадцать, а то и десять все вдруг разом стихает, словно по мановению волшебной палочки. И снова изо всех сил старается солнце наверстать упущенное, а на небе уже ни облачка, и только блестящие поверхности огромных луж напоминают об ушатах воды, только что опорожненных на землю.