Артур Крупенин - Каникула (Дело о тайном обществе)

– Тогда как же мне узнать, откуда он?

– Видите ли, в мире существует множество жестовых языков – в каждой стране свой.

В голове у Лучко мелькнула догадка.

– Скажите, а в Испании тоже свой собственный язык?

– Разумеется. Он сокращенно называется LSE.

Капитан сделал пометку в блокноте.

– Ясно. А что можете сказать про вот такой жест?

Лучко сложил ладони а-ля «тайм-аут» и легонько ударил ими друг о друга.

– Хм, вот тут я пас. Есть похожие жесты, но точно такого я не встречал.

– Ну а какие-то предположения у вас есть?

Станислав задумался.

– Возможно, вам стоит поговорить со специалистами по другим жестовым языкам, но дело сильно осложняется еще и тем, что этот ваш знак может означать не только широко употребляемое слово, но и чье-то весьма редкое имя или топоним.

– Или, простите, что?

– Топоним, то бишь географическое название.

– A-а, ну так бы сразу и сказали.

Конверт с печатью и логотипом Центрального управления пришел еще утром, но инспектор Рохас с опаской вскрыл его только в девятом часу вечера. Ничего хорошего в последнее время такие письма не предвещали – кого-то ставили в известность о снижении зарплаты, кому-то сообщали об увольнении. Ладно, посмотрим.

Инспектор быстро пробежал глазами вводную часть и перешел к сути.

«…в связи с этим извещаем вас о том, что в рамках очередного этапа антикризисных мер ваш должностной оклад будет понижен на…»

«Черт бы вас всех побрал!» – рявкнул Рохас и так сильно хлопнул ладонью по столу, что несколько лежавших на нем бумаг разлетелись по всему кабинету. Да они там с ума посходили, что ли? Это уже третье снижение с начала кризиса, будь он трижды неладен.

В дверь без стука вошел закадычный друг Рохаса младший инспектор Маноло Паредес. В руках он держал точно такой же конверт с извещением. Похоже, тоже тянул до последнего, прежде чем открыть.

– Нет, Пако, ты только посмотри, меня обокрали на двести пятнадцать евро в месяц! А тебя?

– На двести сорок пять, – уныло ответил Рохас, потирая ушибленную о стол ладонь.

– Они там озверели, что ли?

Рохас швырнул извещение на пол:

– Не знаю, как сказать Делии. Она же у меня, сам знаешь, с пузом. Через восемь недель рожать.

– Да уж, ничего себе, подарочек новорожденному.

Рохас от досады только махнул рукой.

– Что будешь делать? – участливо спросил Маноло.

– Знаешь, есть у меня одна идея.

– Какая же?

– Надоело молча сносить весь этот цирк. Сейчас же напишу ответ.

– И чего ты этим добьешься?

– Может, и ничего, зато подниму волну. Кто-то же должен.

– И что ты собираешься им написать?

– А вот что. Ты помнишь то их последнее идиотское распоряжение по поводу отгулов?

– Это о том, что в связи с массовыми сокращениями штатов нам придется дежурить в два раза чаще и что из-за нехватки средств сверхурочные теперь будут оплачиваться не деньгами, а отгулами?

– Ага. Я вот тут подумал. Если начальство считает отгулы эквивалентом евро, почему не предложить ему взимать с меня налоги в той же валюте. Пусть вместо денег списывают накопившиеся выходные – их у меня навалом.

Маноло расхохотался:

– Пако, ты гений! А давай я то же самое отвечу?

– Валяй! – ответил Рохас и через силу попробовал улыбнуться.

Вспоминая по пути домой о разговоре с сурдопереводчиком, Лучко ощущал себя совершенно сбитым с толку. Выходит, парни, что завалили Гонсалеса, были глухонемыми и приехали издалека. Ничего себе завязочка! А еще эти топонимы-шмопонимы. Час от часу не легче. Что я скажу начальнику?

Наперекор августовской жаре капитан поежился, словно от холода. Неотвратимость завтрашнего доклада Деду так отравляла существование, что не спасали даже мысли о том, что дома капитана ждет присланная тещей трехлитровая банка айвового варенья.

Отношения с тещей у Лучко как-то с самого начала не сложились, но всякий раз, отведав ложку-другую этого нектара – густого, как желе, и переливами цвета смахивающего на жидкий янтарь, – капитан чувствовал, как в его суровом сердце зарождалось светлое, почти что сыновнее чувство.

Шагая по погружающимся в сумерки улочкам, мгновенно опустевшим с отъездом туристических автобусов, Командор смотрел, как тут и там поочередно зажигаются окна и фонари – словно глаза невидимых миру чудовищ.

Несмотря на то что кратчайший путь к тому месту, где его ожидала машина с шофером, вел направо, Командор специально свернул налево в переулок под названием Callejón del Infierno [19], где согласно городской легенде когда-то видели самого Сатану. Командор много-много раз проходил по этому месту – раньше со страхом, а последнее время скорее с любопытством. Ведь теперь ему уже нечего бояться.

До начала конвента еще оставалось немного времени и, пройдясь туда-сюда по переулку, Командор снова свернул не к пункту назначения, а немного в сторону. Ему захотелось еще раз вслушаться в эхо, которое высекают каблуки редких прохожих, семенящих по каменной лестнице, спускающейся в Callejón del Diablo [20] – узкий проход, соединяющий между собой две мрачного вида улицы.

По убеждению Командора, обилие инфернальных наименований имело под собой историческую почву – было время, когда инквизиция на удивление мягко обходилась с расплодившимися в городе еретиками. В дальнейшем это упущение, конечно, исправили, но хватились слишком поздно, и всякая нечисть уже успела порядком размножиться.

Да что там Толедо! Кажется, вся страна успела тогда пропитаться нечистым духом, и последствия былых инквизиторских ошибок аукаются до сих пор – взять хотя бы гражданскую войну, когда Антихрист чуть было не отпраздновал победу. Впрочем, что можно взять с единственной в мире нации, воздвигшей в центре своей столицы памятник Люциферу? И пускай его стыдливо величают «Памятником падшему ангелу», смысла это не меняет.

Уже сидя в машине и вспомнив о том, что Люцифер был низвергнут с небес за то, что возжелал власти, равной Богу, Командор почувствовал, как по его спине поползли мурашки.

Менее чем через час, стоя в парадном облачении под восторженными взглядами десятков широко распахнутых глаз, Командор вспомнил о том, как когда-то сам был посвящен в орден и первые дни как заклинание нараспев повторял рыцарский девиз Operor vestri officium adveho quis may [21], автором которого, говорят, был сам царь Соломон. Вспомнил он и о том, как точно так же смотрел в рот своему тогдашнему Командору. И был готов совершить все, что тот ему прикажет. М-да, много воды утекло с тех пор. Теперь он сам отдает указания и вершит судьбы всего командорства. Пока лишь одного командорства, а там посмотрим.

Еще раз оглядев преисполненных рвения братьев, Командор принялся размышлять о том, что толпа, как и положено стаду, всегда послушно идет вслед за вожаком, вслед за личностью. Например, такой как Христос. Да и Магомет, попортивший столько крови христианам, несомненно, был личностью. И Будда с Моисеем тоже. А все остальные – лишь бездумные агнцы, что покорно бредут в направлении, указанном погонщиком. И только Личность, невзирая на грозящие опасности и возможные кары, способна повести за собой целый народ. А если такая Личность не объявится, народ, как водится, останется безмолвствовать в стороне. Недаром же в «Песне о Роланде» сказано, что, когда после гибели славнейшего из французских рыцарей король сзывает подданных под свои знамена, никто не откликается – «ни звука королю в ответ».