Фридрих Незнанский - Дурная слава

—. Заметьте, все умершие скончались в палате под номером тридцать три! — воскликнул Грязнов, внимательно просмотревший все протоколы допросов.

— Вот! И Игнатьева показала, что академик лежал в этой палате. И что она, по указанию врача Никитенко, включала некую кнопку, которая, видимо, инициировала воздействие. Что из этого следует? Мы можем обрушиться на клинику с отрядом СОБРа, влезть во все окна и щели, но, во-первых, этот прибор, как я понимаю, легко вынести или сломать и ликвидировать частями, так, Игорь Андреевич?

— Об этом вам лучше расскажет подполковник Туманов, но в принципе вы, Александр Борисович, правы.

— А второе. У нас нет прямых доказательств, что больные подвергались воздействию лучей.

— Так надо эти доказательства добыть, — вставил Бобровников.

— Ваш план весьма рискованный.

— Но, боюсь, единственно возможный.

— Какой план? — спросил Гоголев.

— Мы его вчера обсуждали в кабинете Константина Дмитриевича Меркулова, — повернулся к нему Игорь. — Я предлагаю себя на роль живца. Я ложусь в эту палату подлечить… ну мозоль на пятке, условно говоря. Меня там знают, мое имя связано со смертью моих родных, я встал на их пути, они заинтересованы в том, чтобы меня убрать.

— Они узнают, что вы из спецслужб, и ни за что не рискнут. У них ведь тоже служба безопасности работает, — тут же возразил Гоголев.

— Хорошо. Второй вариант: Виктор Алексеевич Туманов — человек абсолютно в этом отношении чистый. Кроме того, он знаком со Стрельцовым, они сослуживцы. И будет выглядеть вполне естественным намерение Туманова подлечиться у старого знакомого.

— Не знаю… Это вообще опасно — хоть для вас, хоть для Туманова, — покачал головой Турецкий.

— Если Виктор согласен, надо его использовать, — прогудел Гоголев, который чувствовал вину перед приятелем за то, что не отнесся всерьез к его словам. — Он парень фактический, его голыми руками не возьмешь. И потом, он эту хренотень уже проходил. Видел, как ее испытывали. Плавал, знает.

— Так познакомьте нас наконец с этим камикадзе, — взревел Грязнов. — А то только и слышу: Туманов, Туманов. То в кабинете у Меркулова, то здесь, понимаешь. Где он? Предъявите!

— Он недалеко, в двух шагах отсюда, в кафе сидит. Звонить? — улыбнулся Бобровников.

Вернувшаяся через час группа оперов увидела среди начальства незнакомого усатого мужчину приятной наружности, запросто, по-свойски, беседующего с, так сказать, генералитетом.

Александр Борисович объявил группе дальнейший план действий:

— Первое: проведение эксгумации тела гражданина Ратнера и заключение судмедэксперта. Собственно, от результатов вскрытия будет зависеть дальнейший ход событий. Как быстро мы сможем с этим управиться, Виктор Петрович?

— Так, сейчас восемнадцать тридцать. Двадцать второе, вторник. Учитывая, что завтра выходной и праздничный день, результат будет двадцать четвертого, часам к пятнадцати.

— Как — выходной? — не понял Турецкий.

— Так завтра у людей День защитника Отечества, — голосом кота Матроскина прогундосил Грязнов.

— Действительно… Вот черт, как некстати! У нас в камерах люди. Гражданка Ратнер одна чего стоит… Двадцать четвертого результат должен быть обязательно! Хотя можем со ссылкой на праздник и отодвинуть выход на свободу.

— Будет, Сан Борисыч, не сомневайся! — пообещал Гоголев.

— А зачем ее в КПЗ? — шепотом поинтересовался кто-то из оперов.

— Затем, чтобы не звонила по телефонам и не трещала чего не надо. И чтобы ей никто не звонил… И напоминание всем участникам концессии: ни одна живая душа не должна знать, что мы подбираемся к клинике «Престиж». Надеюсь, это понятно?

Праздничный день, День защитника Отечества, подаренный трудящимся массам как лишний выходной, да именно так ими и воспринимающийся, выпал на середину недели — ни богу свечка, ни черту кочерга. Стрельцова раздражало разбитое надвое рабочее время, тем более что и предстоящая пятница тоже выпадала из трудовых буден: день рождения клиники, праздник, который неукоснительно отмечался каждый год. Должны же быть у фирмы традиции!

Он сидел дома у телевизора, но руки сами тянулись к газете, лежавшей на журнальном столике. В публикации, подписанной неизвестной фамилией Моренко, речь шла именно о том, что составляло основной бизнес их семьи. Что это? Откуда информация попала в желтую прессу? Кто принес ее в своем поганом клюве? Сообщалось, что со своей бедой в газету обратилась женщина.

Какая женщина? Из последних «клинических случаев» участницей событий женского пола была лишь невестка Ратнера, пациента Елены. Жена и проводила всю операцию от начала до конца, она и беседовала с супругами Ратнер, заказавшими старика. И что же? Сами заказали — и сами пошли с заявой? Где логика? Он заставил Елену позвонить своим клиентам. Но ни домашний, ни мобильные телефоны супругов не отвечали… Куда они, к чертям собачьим, делись? Лена успокаивала его, предположив, что супруги «на радостях» могли попросту махнуть куда-нибудь за границу. На недельку, до второго… Возможно, конечно… А если это не так? Если они уже томятся в застенках? Но не самоубийцы же они — заявлять на себя самих! Ведь под договором стоит подпись Ратнера, то есть он прямой соучастник преступления! Составление официальных договоров на оказание «известной услуги», как именовали они между собой эвтаназию, — это было, с одной стороны, рискованно, но с другой — как раз обеспечивало безопасность. Кто же понесет в милицию договор, под которым стоит собственная подпись? Но в данном случае произошел какой-то прокол, что-то форсмажорное, он чувствовал это подкоркой. Но что? А может быть, это вовсе и не женщина обращалась, а мужчина, который не хотел себя обнаруживать? Попросил журналюг представить его бабой. Им-то что? Плати бабки, мы из тебя хоть кенгуру вылепим…

Тогда это Бобровников! Привидение, которое выползло неизвестно откуда… Это уже прокол службы безопасности, это Володька Викторов прокололся! Он отвечает за сбор данных на клиентов. Уверял, что старики совершенно одиноки. Не брать же в расчет сумасбродную девицу, что сидит в московском СИЗО. И вот нате вам, явился не запылился еще один наследничек… И Нина, стерва, черт ее понес в квартиру Бобровниковых, да еще со своей шлюхой. Все-то ей не терпится, все-то она спешит урвать от пирога. Впрочем, бабе шестьдесят, сколько ей там радостей осталось? Но из-за этой ее патологической жадности и нетерпения все дело может пойти насмарку. И ведь не убедишь…

Конечно, не убедишь, будешь слушаться как зайчик, вынужден был он признаться себе.

Есть у нее рычаги воздействия. Вернее, был когда-то…

Когда-то… Когда деревья были большими, он — молодым и честолюбивым и тоже жадным до денег, но бедным, как церковная мышь. Бедный полковой лекарь… Удача свалилась неожиданно. Испытания психотропного оружия, которые проводились в их богом забытом полку на краю земли, эти испытания стали началом новой жизни. Оттуда замаячил далекий и слабый огонек нынешнего процветания.