Фридрих Незнанский - Близкий свет

Дело, кажется, шло на лад, устраивалось как нельзя лучше. Турецкий готов был зажечь свечу в первой же попавшейся у него на пути церкви. Но поблизости имелись только соборы и костелы, а он не был уверен, что там его благодарность будет принята без встречных условий. Повод-то все-таки был. Очередная, «последняя», его ссора с Иркой завершилась благополучным объяснением и рассеялась как дым. Точнее, как утренняя дымка или легкий туман на взморье. Правда, для того, чтобы «рассеялась», ему потребовалось приложить немало усилий, в том числе и физических. Умственные — что, они привычны. А вот сыграть роль осчастливленного прощением мужа, да так, чтобы и самому, в конце концов, поверить в это, чтобы жена тоже поверила, тут одного осознания мало, тут умение необходимо, многолетний опыт, так сказать. Но все у них действительно обошлось, Ирка простила, пообещала забыть, а потом на деле доказала, что она, как и в прежние времена, любит своего мужа, и как любит! Напрашивался вывод: дурак ты, Турецкий! Верно сказано: от добра — добра не ищут. Пора бы и, в самом деле, остановиться, оглянуться, да и выплюнуть осточертевшие удила, которые сам же и зажал зубами, закусил, понимаешь…

Последние дни Иркиного «отпуска» выдались жаркими, но на взморье это не так остро ощущалось, как в городе, и они предпочитали всем другим занятиям, кроме ночных, валяться до темноты на пляже, подставляя спины шаловливым волнам, которые мягко перекатывались через них и быстро таяли, словно испаряясь, в горячем песке. Уходили с утра и валялись до самого вечера, подкрепляясь бутербродами и копченой рыбкой — под охлажденное пивко из банок, зарытых в мокрый песок. Турецкий из красивых перьев чаек, которые собирал на пляже, строил веселой расцветки шалашики, а Ирка негромко рассказывала ему, ну, как они, например, вдвоем будут жить в этих легких строениях, когда очутятся на необитаемом острове. В одном шалаше у них будет дом с огромной спальней, в другом — ночной клуб, куда они будут заходить перед сном, чтобы пропустить по кружечке отличного пива, которое здесь, в Юрмале, выше всяких похвал, а в третий, тоже ночной клуб, они заходить не будут, — из принципиальных соображений. Турецкий искренне хохотал, хотя слышал этот анекдот про английского лорда на необитаемом острове чуть ли не сто дет назад, но Ирка радовалась, рассказывая, а он радовал ее своим смехом. Нет, серьезно, жизнь налаживалась, слава богу, чего вспоминать прошлое?..

И еще одно прекрасное качество проявилось у Ирки: она, в самом деле, не умела помнить зло, причиненное ей мужем: забыли, — значит, забыли. А вот Эльза Густавовна, последняя из трех ее теток, две из которых пребывали уже в иных мирах, все-таки помнила, как когда-то ее строптивая племянница, неожиданно почуявшая в душе и теле самостоятельность, а возможно, и опасность в одночасье потерять соседа Шурку, который собирался уже переезжать из их общей коммуналки на Старом Арбате в свою новую, однокомнатную квартиру в доме на Фрунзенской набережной, наплевала на все правила хорошего тона и другие условности и независимо ушла в его комнату. А утром, так следовало понимать, появилась из нее, если еще не до конца женой, то, во всяком случае, не посторонней женщиной для почти дипломированного юриста. Вступили в брак они позже, но с той ночи привыкли вести отсчет совместной жизни ни в чем себе больше не отказывать. Может быть, в угоду воспоминаниям о тех незабываемых днях и ночах горячей юности и не «зацикливалась» Ирина на Шуркиных «похождениях»: ссорились, ругались, она убегала к теткам, возвращалась, — значит, любила все-таки своего беспутного муженька. Да и куда его бросить-то, погибнет же!..

А тетки, конечно же, внимательно наблюдали в ту пору, как на лукавой физиономии племянницы, обещавшей стать очень красивой дамой, постепенно менялись выражения — от наивных еще вопросов быстро созревающей девицы до глубокого и, возможно, чуть-чуть ироничного отношения к тому, что самим теткам, в их закоренелом девстве, было попросту недоступно пониманию. Но вот это ее превосходство, а также достоинство, достигнутое благодаря сугубо личным преимуществам перед ними, и возвышало Ирину в их глазах. А также распространялось и на ее мужа. Во всяком случае, к их ссорам они относились снисходительно, охотно привечая племянницу, но и не отказывая в гостеприимстве ее мужу, одно время даже слишком часто прилетавшему мириться.

Иных уж нет, а те далече. Оставшаяся в одиночестве, Эльза Густавовна прочно осела еще в конце восьмидесятых годов прошлого века в Юрмале, на родине своего родителя. За два десятка лет она обзавелась тут знакомыми, помнившими ее предков, и считалась среди них своей. Это было удобно и семейству Турецких: они чувствовали совсем другое отношение соседей к себе, — вроде как и они тоже здесь свои. Ну а сам Александр Борисович бывал в Риге и прежде довольно часто по служебным делам, и в последнее время — тоже несколько раз, постоянно оставляя о себе доброе впечатление среди бывших коллег. Он знал свое дело и не хамил, не играл роль обиженного «старшего брата», не выказывал превосходства, — за это его и уважали. У профессионалов ведь свой подход к оценке личности…

Очередное роскошное утро началось у них с веселых препирательств. Поскольку ночь оказалась более бурной, нежели они предполагали вечером, Турецкий позволил себе «смежить веки» лишь перед рассветом. А вечная хлопотунья Ирина, осторожно освободившись от его сонных объятий, отправилась на рынок и вернулась вместе с солнцем и с кошелкой свежей черники. Самый сезон!

— Шурик, подъем! — торжественно объявила она, приближаясь к постели и ставя кошелку на пол. — Уже…

Она, вероятно, хотела сказать ему, что солнце давно взошло и им не стоит терять времени зря: раннее солнышко очень полезно для здоровья. Хотела, конечно, но не рассчитала расстояния до Шурки, а тот, словно хищный зверюга, почти прыгнул к ней, схватил в объятия и рухнул обратно в постель. Ирина хохотала и вовсе не собиралась сопротивляться.

В перерывах между затяжными поцелуями она все-таки сумела донести до мужа мысль о том, что пора бы и позавтракать, восстановить щедро растраченную за ночь энергию.

— А что у нас? — скорее, машинально спросил он, по-прежнему не собираясь вставать. И отпускать ее — тоже.

— Я решила, Шурик, — попыталась стать серьезной жена, — что тебе пора взяться за свое здоровье. Ты видишь, как я замечаю, все хуже. Раньше ты таскал очки для солидности, это понятно, потом они понадобились всерьез — для чтения. А теперь ты уже и разговариваешь, не снимая очков. Так нельзя. Я узнала от умных людей, что при слабом зрении очень помогает черника. Вон, целую кошелку принесла. И каждый день, сколько будем здесь, таскать буду. И я решила, что ты теперь станешь ежедневно лопать чернику с молоком, со сметаной, с кефиром, с любым наполнителем, со мной.