Анна и Сергей Литвиновы - Здесь вам не Сакраменто

Но поговорка про верёвочку – сколько бы ей ни виться, а конец видать – сказывается и на этот раз. В Москву в отпуск из Лейпцига приезжает мама с отчимом. И хоть в квартире на Ленинском Юрий запрещает себе и друзьям курить за две недели, тщательно моет и пылесосит, всё равно прокол неизбежен. На потолке различимы шрамы от пробок советского шампанского, разбита добрая половина хрустальных бокалов, словоохотливая соседка услужливо докладывает о музыке, друзьях и девочках: «А ещё они целую сетку пустых бутылок сдавать выносили». Картину довершает встреча мамы с классной: они на дружеской ноге, Галя ведь и сама в прошлом учитель, лишь недавно перешедшая преподавать в вуз.

Вечером происходит крупный разговор с сыном: «Я не понимаю, о чём ты думаешь?! – возмущается мать. – Ведь тебе поступать! Вероника Петровна говорит, что ты очень съехал и по физике, и по математике, еле-еле тебе четвёрки натянули! Как ты будешь экзамены сдавать?! Авиационный – не шутка, не игра!»

И тут Юрий выдаёт – неожиданное, в первый момент даже для него самого:

– Мама, я в авиационный не пойду. Мне это неинтересно.

– Вот так номер! И куда же ты пойдёшь? Где тебе интересно?

– Хочу поступать на факультет журналистики.

– Для того чтобы стать журналистом, надобно иметь талант, – припечатала мама.

– А у меня он есть.

– Да? – с чрезвычайным скепсисом протянула Галина. – Докажи.

– Ну, хорошо. – Юрочка весь запунцовел, но проследовал в свою комнату и вынес стопку разноформатных листов, исписанных нестойким юношеским почерком. Были среди них и перепечатанные на машинке. Нет, то был не давешний фантастический роман – он так и остался недописанным. Однако не на пустом ведь месте решил молодой человек податься в пишущую братию, и не только танцами, картами, портвейном и сигаретами занимался он во время маминого отсутствия. В стопе имелись зарисовки с натуры, о нравах школы и старшеклассников, и пара рассказиков, и даже три-четыре полемические заметки для школьной стенгазеты.

Мама осталась изучать их на кухне. Отчим хранил нейтралитет и ушёл спать. Юрочка сидел у себя в комнате, краснел и кусал пальцы. Ему зверски хотелось пойти покурить, да и было бы красиво ждать приговора с сигареткой в зубах, но слишком вызывающе, вдобавок дорогу на балкон преграждал своим присутствием спящий в комнате отчим. Спустя четверть часа к Юре вошла мама. Сын сидел за своим столом и с некоторым вызовом читал переплетённую ксерокопию «посевовского» издания Булгакова. Галина на «тамиздат» внимания не обратила, погладила сына по голове, мягко похлопала по плечу. «Ты знаешь, – сказала, – я, конечно, совсем не специалист, но, по-моему, это хорошо. Завтра буду узнавать, что со всем этим можно сделать. И как теперь тебе дальше жить, если ты и впрямь хочешь стать журналистом. А то подумай. Профессия зыбкая, ненадёжная».

– Почему зыбкая? – дёрнулся Юра. – Почему ненадежная?

– Потому что критериев нет, – ответила, как отрубила, мама. – Не математика. Один может сказать, что написано хорошо, а другой – что плохо. Весь вопрос в отношении – к тебе и к тексту. Шаг в сторону – и поди потом, доказывай, что ты не верблюд.

– А какие профессии – незыблемы? – с вызовом вопросил юноша. – И какие – надёжные?

– Инженер твёрдая профессия, – развела руками Галина. – Или педагог, к примеру. Никогда без куска хлеба не останешься.

В своём пророчестве Галя Иноземцева оказалась куда как не права. Но кто мог тогда, летом семьдесят шестого года, предвидеть, что развернётся в стране через шестнадцать-семнадцать годков, в девяносто втором – девяносто третьем, когда государство решительно переведёт свой паровоз на новые рельсы, и первыми полетят в топку многочисленные инженеры, служившие верой и правдой тысячам НИИ и КБ, в основном оборонных! И что нищими разом окажутся преподаватели всевозможных вузов, включая её самоё. Впрочем, до тех времён простиралась целая жизнь, и ещё надо было дожить, и никто не знал, ни Юра, ни его мама, какие извивы и пертурбации предстоят им на пути.

А пока мама, будучи в отпуске, решительно разрулила ситуацию с грядущим Юриным поступлением. Пользуясь своими связями в университетских кругах, отыскала сыну репетиторов с самого что ни на есть факультета журналистики. Две строгие дамы (одна преподавала русский и литературу, другая – английский) плюс чрезвычайно занудливый мужчина – историк-обществовед. Репетиторы послушали-посмотрели юношу и вынесли свой вердикт. Впрочем, выводы их оригинальностью не отличались: «Потенциал есть, но нужно много и упорно работать». Объявили цену на свои услуги. На круг получалось без малого двести рэ в месяц – хорошая зарплата квалифицированного специалиста; папа, кандидат наук и завсектором в «королёвской фирме», получал тогда двести сорок. Мама поставила отца перед фактом: расходы на поступление сына делим пополам.

Папаня, Владислав Дмитриевич, безропотно согласился.

Папа желание Юрочки изменить инженерии и авиации воспринял отнюдь не ревниво. Наоборот, сказал: «Прекрасное решение, если есть талант и желание. Инженеров пруд пруди, а журналистов хороших – считаные единицы». Отец даже обнаружил объявление в «Вечерней Москве», вырезал, Юре передал: «Школа юного журналиста (ШЮЖ) при факультете журналистики МГУ объявляет набор школьников 9–10-х классов. Приём творческих работ по адресу: проспект Маркса, д. 9». Папа и в дальнейшем в устройстве Юриной судьбы проявил горячее участие: попросил секретную машинистку на своей работе перепечатать опусы сына.

Когда пришла пора везти заметульки на журфак, Юра разволновался со страшной силой: одно дело – мнение мамы и других членов семьи, непрофессионалов и людей, в хорошую сторону предвзятых. И совсем другое – настоящие волки журналистики, акулы пера. Высмеют, скажут, куда ты, мальчик, в калашный ряд, ступай назад, математику свою зубри. От волнения и как бы оттягивая неизбежное, Юрий поехал не в центр, на проспект Маркса – он и не представлял, где находится факультет журналистики, и не думал, что какая-то школа для молодых журналистов может быть в таком центре, что центральней не придумаешь. Поехал было на Бауманскую, где протекала тогда улица Карла Маркса (теперь – Старая Басманная). Долго там лазил, искал дом девять. Спрашивал прохожих. Все удивлялись: нет здесь никакой школы журналистики. Наконец милиционер всё-таки направил его на будущую Моховую.

На факультете вежливые студентки приняли у него работы, велели приходить через неделю, писать творческое сочинение.

А через неделю случилось чудо: когда Юрочка, задыхаясь от волнения, снова пришёл в стариннейшее здание журфака и занял место в Коммунистической аудитории (на доске была написана тема сочинения на свободную тему: «Ночь, которую я провёл без сна» – не без вольнодумства, согласитесь), к нему подошёл и положил руку на плечо довольно пожилой товарищ лет двадцати пяти, наверное, даже не студент, а аспирант или действующий журналист. Товарищ этот, щеголявший усами подковой, бакенбардами, брюками клёш, водолазкой и блейзером – тогда так одевались все модные творческие чуваки Москвы, начиная с Высоцкого, – вывел Юрочку в коридор и представился: «Гревцов Владимир, я буду у вас семинары вести». А потом проговорил слова, которые до сих пор при воспоминании отзывались Иноземцеву-младшему сладкой музыкой: «Я прочёл твои работы. Молодец, классно пишешь. Если хочешь, можешь сочинение не писать. Я тебя в свой семинар всё равно беру». Да, это было роскошно. Первое признание его талантов. Первое свидетельство правильности избранного пути.