Бернар Миньер - Не гаси свет

Фонтен помрачнел и вдруг постарел лет на десять.

— Это длинная история…

Кристина не знала, что думать. По дороге домой она перебирала в голове объяснения Леонарда, пытаясь найти пробел в его доводах, и чувствовала, что совсем запуталась. Трудно, почти невозможно поверить, что кто-то способен затеять столь сложную интригу из обычной ревности, злости или даже ненависти. Она как будто приоткрыла дверь в незнакомый мир, полный теней и ловушек, мир, который всегда существовал, но оставался скрытым от ее глаз.

Космонавт рассказал ей о женщине, которая много лет преследует его. По его словам, она и есть «кукловод». «Странная история …» Некто преследует Лео. Терзает близких ему людей. Не людей — женщин. Превращает их жизнь в ад. Фонтен выглядел всерьез обеспокоенным, но назвать имя своей недоброжелательницы не захотел. «Я должен проверить кое-какие детали… Нужны доказательства… тот сыщик, вернее, “сыщица”, о которой я тебе говорил, проследила за нею — и вышла на Корделию с Маркусом…» Голос Леонарда зазвучал глуше, а потом он и вовсе замолчал, уйдя в свои мысли, однако затем встряхнулся, как будто принял решение, и сказал:

— У меня на банковском счете тридцать тысяч евро. У тебя есть отложенные деньги?

— Страховой полис на двадцать тысяч… А что? — удивилась Штайнмайер.

— Сними их. Завтра же. Как можно раньше. Нам могут понадобиться наличные…

— Зачем?

— Чтобы выкупить твою свободу, Кристина. Вырвать тебя из ее когтей. Покончить с этой историей — если я не ошибся, если все обстоит так, как я думаю…

Ей казалось, что мир вокруг превратился в одну большую ловушку. Пошел дождь, и город заполнили тени, отсветы, свет фар, блики на мокром асфальте… Картинка стала резкой и обманчивой. Кристина шла, как в трансе, и пыталась переварить слова Лео. Он рассказал ей о другой женщине: у них был роман, а потом она неожиданно покончила с собой. Тогда Фонтен ничего не заподозрил, тем более что Селия — так ее звали — как-то вдруг от него отдалилась, и они расстались. Теперь он думает, что это звенья одной цепи.

Главную новость космонавт приберег на конец разговора: он разводится. Его жена забрала детей и уехала. У них давно не ладилось, но они не расставались ради сына и дочери, и вот теперь решили, что тянуть дальше бессмысленно, договорились об опеке над детьми и уже встретились с адвокатом.

Можно ли ему верить? Корделия указала на Лео, он обвиняет какую-то загадочную женщину… Штайнмайер спускалась по улице Лангедок к кварталу Кармелитов, шла мимо кафе, куда забегали погреться студенты, мимо погрузившихся в сон дорогих особняков и напряженно размышляла. Из-под колес машин на тротуар летел грязный подтаявший снег, и асфальт влажно блестел в желтом свете фонарей. Кристина свернула на свою улицу и резко замедлила шаг: по фасадам, балконам из кованого железа, карнизам, лепнине, кимам и медальонам («богатый» декор всегда напоминал ей витрину кондитерской) шарил свет фары, вращавшейся на крыше полицейского автомобиля. В большинстве окон горел свет, а балконные двери были распахнуты — жильцы наблюдали за происходящим, как из театральных лож.

В мозгу журналистки прозвучал сигнал тревоги: желтая лента огораживала ту часть улицы, где находился ее дом. Она откинула капюшон и пробралась через толпу к полицейскому в форме.

— Я живу вот там, — сказала она, кивнув на свой подъезд.

— Минутку, мадам.

Полицейский повернулся к одному из членов выездной бригады, и Кристина сразу узнала лейтенанта Больё. Того самого Больё, который посадил ее под замок.

Сыщик подошел и процедил сквозь зубы:

— Мадемуазель Штайнмайер…

Его «пуделиные» кудри промокли от дождя, и вода стекала по лицу на «дежурный» галстук, больше всего напоминающий половую тряпку. В круглых глазах мужчины отражались оранжево-синие всполохи.

— Вы его знаете? — спросил он все так же злобно.

Треск и бульканье раций, вспышки фотоаппаратов, радуга водяных брызг на линзах прожекторов, возбуждение, суета… Кристина попыталась дышать спокойно, чтобы унять дурноту. Макс… Лежит среди своих коробок. Она могла видеть только его лицо и глаза — широко открытые, глядящие то ли на небо, то ли на тучи, но уж точно не на тот крошечный кусочек суши, где осталось его бренное тело. Над ним склонились эксперты в белых комбинезонах, перчатках и синих пластиковых бахилах. Они делали снимки и переговаривались, то и дело перемещаясь между трупом и фургоном с высокой крышей.

— Да. Его звали Макс, — ответила журналистка.

— Макс?.. — переспросил лейтенант.

— Фамилия мне неизвестна. Мы иногда беседовали… Когда-то он был учителем… Потом волею судьбы и обстоятельств оказался на улице… Что произошло?

Больё сделал «значительное» лицо и посмотрел на собеседницу со всей возможной суровостью, которую сумел изобразить:

— Начнем с того, что его имя — вовсе не Макс…

— Что?!

— Этого человека звали Хорхе До Нассименто, и он никогда не работал учителем. Хорхе тридцать лет был бездомным. Когда я учился в школе, он уже жил на улице… Этот человек был своего рода звездой, городской знаменитостью. И токсикоманом. Его часто «заметали» за пьянство в общественных местах. Помню, как он однажды разулся при мне… Видели бы вы его ноги, мадемуазель Штайнмайер, до чего же они были изуродованы… Знаете почему? Политоксикомания. Денег, сами понимаете, у бездомных нет, вот они и употребляют что придется. Алкоголь, таблетки — бензодиазепины и антидепрессанты, их прописывают не слишком совестливые врачи. Гашиш. Героин — он дешевле «кокса». Уличный товар высоким качеством не отличается, его смешивают со всякой дрянью — парацетамолом, кофеином и даже мелом. Чтобы усилить действие кокаина, наркоманы «дозаправляются» спиртным и таблетками, поэтому «отходняк» бывает очень тяжелым. Чтобы это пережить, бедняги всю ночь бродят по улицам, стаптывая ноги. СПИДа у Макса не было, только вирусные гепатиты В и С. Наверняка подцепил от другого наркоши, нюхали через одну и ту же соломинку, вот и… А еще Хорхе лечился от туберкулеза… Вы наверняка замечали, какой он тощий и изможденный. Ему было сорок семь, а выглядел он лет на пятнадцать старше.

Кристине показалось, что лейтенант внезапно утомился, сдался, признал себя побежденным в абсурдном сражении с несправедливостью мира.

— А вот книги он любил — что правда, то правда… — Больё показал ей пакет для улик, в котором лежал томик Толстого, и Штайнмайер содрогнулась, заметив засохшую кровь на обложке. — И классическую музыку. Хорхе мог без конца рассуждать о русских писателях, барочной музыке и опере… Многие коллеги терпеть не могли его болтовню, а я записывал названия и фамилии авторов… Этому человеку я обязан доброй половиной своего «культурного багажа», — заключил полицейский с печально-ироничной улыбкой.