Лилия Беляева - Убийца-юморист

— Ни хрена себе! — перебил Андрей, который все больше и больше начинал нравиться мне. — Пусть, значит, нас, черную кость, огнеметом подчистую! Пусть тех, у кого никакой защиты, в военкомат под дулом! Пусть нас мочат на границе с Таджикистаном, в Абхазии-Грузии и где там еще? Чтоб, значит, тут, в Перебелкине и в других красивых местах любимые сынки и минуты пороха не нюхали? Чтоб у детей бедноты моджахеды головы срезали! Хорошо, хорошо толкуете, гражданочки! Только ошибочка может выйти. И выходит. Сиротские дети начинают соображать, где, что, почем. Начинают! А их уже не сотни тысяч, а миллионы! Им книжкино и всякое другое вранье до фени! Они ещё себя покажут, наколбасят, будь здоров!

— Вы нам что, лекцию читаете? — поинтересовалась ничуть ничем не смущенная дама Галина. — Вы бы лучше тем лекцию прочли, кто разрушил Советский Союз! Тогда такого не было бы! У меня мать была секретарем райкома партии и…

— Мирово устроились! Я это давно засек! — опять перебил парень. Одна бровь у него подергивалась. — Кто умелый, тот и в прошлой жизни при кормушке сидел, и в этой опять пристроился к окошку, откуда еду дают! Тот, кто умеет грести под себя, тот уж точно хоть при социализме, хоть при капитализме не пропадет!

— Андрей, — поморщилась как будто ничуть не уязвленная Галина и почесала ноготком свой пикантный курносый нос, — я понимаю, понимаю, вас слишком побила жизнь, но нельзя же все в одну кучу!

— Почему? — без тени улыбки спросил парень. — Куча-то из чего? Дерьмо к дерьму. Кто разваливал Союз? Простые-рядовые, что ли? Да верхние же! Начальнички! Охочие до привилегий! У которых вместо совести — дыра! Я много думал, читал… И они же опять вместе со своими детками к самым выгодным местечкам прилипли и колбасят, и колбасят… Я просек… Если выйдет напишу роман… или повесть…

— Успехов тебе, Андрей, — равнодушно проговорила весьма волевая писательская жена, сумевшая удержаться от раздражения, хотя право на него имела, так как оппонент охаял её без зазрения совести.

Но я знала конструкцию подобных дам. Они тем и сильны, если подумать, что — «плюй им в глаза — все божья роса». Они, может, уже с первого класса не ходят на свидание с собственной совестью, потому что сообразили совесть, как камень за пазухой против себя же, как противный голос с репликой: «А не стыдно тебе?» как раз в ту минуту, когда самый момент отгрызть сладкий кусок от общего пирога или ухо у соперницы…

Я уже знаю, пригляделась — только такие, за редчайшим исключением, пробираются во власть. Монстрообразные. Которые ходят только стаями и своих узнают по родственной вони. На прочих же, с претензиями жить исключительно по справедливости, — плюют, как на идиотов.

Но вот что самое-то существенное, чем одарила мою любознательность вся эта сцена, — я теперь, казалось мне, очень даже хорошо понимала вдову Ирину. Парень-то не простой, с мозгами, хотя и трудный в быту… этот самый поэт-привратник Андрей.

— Желаю успеха в написании романа, — леновато обронила Галина, не глядя на Андрея, и пошла к калитке. Но на полдороге вернулась. — Ирина, а лейкопластырь…

— У меня есть! — сказал Андрей. — Идемте!

И сам первый зашагал в темпе к своему «теремку» у ворот. Вышел с пластиком лейкопластыря в руке и бело-серым глазастым котом на плече:

— Возьмите.

Мы опять остались на веранде одни с Ириной. Я не сдержалась, сказала:

— Какой, однако, чувствительный, а точнее — дерганый этот Андрей!

— Ничего удивительного, — ответила она. — Через такое прошел… Теперь ищет смысл в жизни… читает, ходит по писателям, беседует с теми, кто не против… Спит с кошкой. Назвал «Дезой» от слова «дезинформация»… Нашел облезлую, покусанную, в лесу, принес… Пробует писать… стихи… роман не роман. Мне да и никому не показывает пока. За ним — знание глубоких пластов жизни. Так что может выйти очень интересно и познавательно. У него огромное преимущество перед сочинителями «из пробирки»: он точно знает, против чего и за что. Умеет ненавидеть…

«А любить?» — едва не сорвалось с моего языка. Но я сдержалась.

И второй раз почему-то не дала себе воли, когда захотела спросить вдову о несчастных Пестрякове, Шоре и Никандровой, что, мол, она думает по этому поводу. Хотя все, казалось, располагало к продлению доверительной беседы: так лучисто сияло солнце, так ярка была небесная лазурь, до того устало и кротко смотрели темно-карие глаза вдовы на бликующий бок синего чайника для заварки…

Однако что-то шепнуло мне: «Подожди. Не торопись. Рано. В другой раз». И я стала благодарить за гостеприимство и прощаться.

Хозяйка меня не особенно удерживала. Но с готовностью предложила:

— Я вас увезу в Москву.

— Нет, нет, не надо, мне хочется пройтись, подышать…

— Да, да, воздух у нас здесь хороший, — согласилась она и сейчас же перевела стрелку на другой путь. — Не берите в голову то, что наговорил Андрей про писательские дачи. То есть здесь ест и правда и неправда. Владимир Сергеевич эту дачу получил как лауреат и как крупный общественный деятель. Он, действительно, был пишущим секретарем Союза, а такие как бездарный председатель Литфонда Корбунов или другой председатель, или третий… они схватили чужое, общественное. Могу добавить интересную деталь, если эта сторона жизни вас интересует: многие так называемые писатели потому за эти дачи держатся, что с их помощью делают бизнес: квартиры в Москве сдают за доллары, а на дачах живут. По существу на хребтах малоимущих писателей благоденствуют. Хотя в литературе они ничто ноль без палочки… Понимаете?

— Стараюсь… Надеюсь, мы ещё встретимся. Ведь ваш покойный муж — это глыба.

— О да, конечно! — отозвалась благодарно Ирина. — С налету о нем нельзя написать. Он ведь был, так сказать, многостаночник… Я буду рада с вами поговорить… что-то вспомнится… Но повторю ещё и еще: он дал мне счастье чувствовать себя защищенной, бесконечно любимой… Он не мог со мной расставаться дольше чем на неделю. Мы с ним побывали и в Мадриде, и в Лондоне, и в Нью-Йорке, и в Вашингтоне, и в Африке, и в Австралии… Теперь я без него как… как в пустыне, где воет ветер… Одна, одна… Только и спасаюсь, что приходят люди, экскурсанты, знакомые… Потихоньку разбираю архив…

И опять к горлу подступил вопрос о безобразном поступке некоего лица или лиц, которые несколько раз, с непонятной целью и упорством приклеивали к кресту над могилой Михайлова список из трех фамилий Членов Союза писателей… И опять я проглотила шелохнувшийся, было, язык и сдула с руки божью коровку. Она задрала твердые, пятнистые крылышки с мягкими подкрыльями и улетела… Я вышла за калитку и, было, направилась по прямой дороге вправо, как посоветовала Ирина. Мне хотелось побыть одной. Мысли в голове толклись, словно просители в приемной большого начальника. Мне не терпелось хотя бы бегло рассмотреть каждую из них, выделить самые значимые, отмахнуться о случайных, пустых…