Фридрих Незнанский - Рекламная любовь

— А Арнольд?

— Ни единой царапины. Просто расстреляли женщину на его глазах, и все.

— Охрана?

— Охранник не успел открыть ответный огонь. После убийства Шелестовой последовал еще один звонок от Осинского, в котором тот выражал соболезнования и напомнил, что у него, Трахтенберга, есть еще жена и дочь. И Трахтенберг сдался. Или принял правильное решение… Поскольку взамен весьма рискованного и очень криминального бизнеса вошел в бизнес престижный и респектабельный. Осинский сдержал слово: агентство «АРТ» получило эксклюзивные права на ведение рекламной кампании президента. Арнольд же вскоре занял пост председателя совета Российской ассоциации рекламных агентств.

— Для того чтобы расчистить ему место, и было совершено покушение на Ивана Артеменко?

Самойлович кивнул Александру:

— Видимо, да. Артеменко был обстрелян при выходе из своего дома.

— Что же он так сдался-то? Отказался от золотой жилы? — недоверчиво произнес Грязнов. — Некоторые люди за этот металл не только любовницами жертвуют…

— Думаю, во-первых, он просчитал ситуацию. Я не случайно говорил о том, что подпольное клеймение нельзя было отличить от легального до поры до времени. Как раз тогда, когда Арнольд покинул золотой бизнес, на легальных ювелирных заводах было введено лазерное клеймение, которое резко отличалось от самопального. Вести дело дальше в таких условиях было слишком рискованно. Во-вторых… Я занимался Трахтенбергом в связи с разработкой золотого подпольного бизнеса. Естественно, велась прослушка разговоров, была наружка и все такое… И знаете, у меня о нем сложилось двойственное впечатление: с одной стороны — прагматик, играющий за гранью фола; по сути — уголовник. С другой — этакий артист, обожающий светскую жизнь, хорошее вино, красивых женщин, светские тусовки, и вообще… Человек, который желал публичности. А какая может быть публичность при таком, мягко говоря, неприглядном занятии? Конечно, мы могли взять его еще тогда, в девяносто пятом. Но тогда Осинский был главным финансистом «семьи» — и этим все сказано. Арнольд же, я говорю это с уверенностью, так как располагаю распечатками его самых откровенных разговоров… с женой, например… Так вот, он прекрасно понимал, кого пиарил на пост президента. Видел, в каком физическом состоянии находился кандидат. И предполагал, что смена декораций произойдет достаточно скоро. И Осинский вполне может утратить свое влияние. Так и получилось. И что мы вскоре увидели? Осинский сидит за границей, как крот в норе…

Теперь о Сидихине… Этот гражданин продолжал вариться в той же кастрюле. Он, в отличие от Арнольда, не умел ничего другого, кроме как брать взятки. И «лег» под чеченов. И был взят с поличным в рамках проведения ФСБ операции по пресечению нелегального золотого бизнеса. И получил срок. Тогда была обезврежена группа чеченских контрабандистов. Выяснилось, что нелегальное золото шло и на нужды боевиков. Вот так-то! Сейчас подпольный золотой бизнес переживает весьма трудные времена. И, надеюсь, они будут еще труднее для его участников. А что Трахтенберг? Это респектабельный бизнесмен, весьма состоятельный, если не сказать больше… и уважаемый в соответствующих кругах господин.

— В таком ранге его и взорвали, — злорадно заметил Грязнов.

— Думаю, что заказчика преступления вам следует искать не в среде золотопромышленников. Арнольд давно и навсегда сошел с этой сцены.

— Спасибо за наводку. Вернее, за «отводку»… — язвительно произнес Грязнов.

Самойлович повернулся к Турецкому:

— Я рассказал все это потому, что вы, Александр Борисович, наверняка раскопали бы в прошлом Трахтенберга «золотую страницу». Советую не тратить понапрасну время на разработку ложной версии. Здесь, в этих папках, документы, подтверждающие мой рассказ. Копии, разумеется. Если вам что-нибудь понадобится, материалы в вашем распоряжении. Только…

— Разумеется. Полнейшая конфиденциальность, — понимающе кивнул Турецкий. — А все же, нет ли у вас своей версии случившегося?

— Увы, нет. С тех пор, как Трахтенберг перешел в рекламный бизнес, я им больше не занимался. Так что ничем более помочь не могу, уж не обессудьте.

Самойлович поднялся, чопорно простился и удалился.

— Фу, черт, я окно открою — дышать нечем! — взревел Грязнов.

— Да, проветрить не мешает, — согласился Александр.

— Да я от него, от Самойловича, проветрить хочу! Ну не люблю я его! Всю эту их контору…

— Ты вот, Слава, кипятишься, а они небось тебя слушают. Здесь, поди, жучков-то понаставлено… — рассмеялся Турецкий.

— Да и плевать! Пусть слушают! Я их за это и не люблю! Ты помнишь, как он сказал: самые приватные разговоры? С женой! Это, значит, мужик обласкал свою бабу, слов ей хороших наговорил… Или еще чего… Может, вскрики какие… Мало ли у Кого как это происходит… А они все это дело слушают… Кончают или нет?

— Ладно, Славка, не кипятись! Мы и сами прослушкой занимаемся, когда это для дела нужно. Ты-то что? Святее Папы Римского?

— Нет, конечно, — буркнул Грязнов.

— А чего злишься?

— Времени жалко! Он у нас все утро отнял! А толку? Сам и сказал в конце разговора: не тратьте время на разработку ложных версий! Сказал «не тратьте», а сам полтора часа «ла-ла-ла»…

— Ну, полтора часа — это не полторы недели. Так что расслабься. Кроме того, это ведь ты настаивал на выяснении, почему зэка Сидихин находился в машине магната Трахтенберга, так? И собрался заняться этим вопросом. И, конечно, уперся бы рогом в «золотой бизнес» и начал бы копать со свойственной тебе неукротимой энергией… А теперь мы знаем, почему полковник приперся к Арнольду. Прижали их там, в колонии поселка…

— Демино.

— Вот-вот. Прижали его, благодаря твоему доблестному Колобову, вот и ринулся Сидихин за помощью к давнему другану Арнольду. Которого когда-то спас от крутых ребят из ОРБ. Только просчитался мужик. Попал как кур в ощип. Так что спасибо Самойловичу! Он твое время сэкономил.

Грязнов лишь возмущенно фыркнул.

— Сейчас коньячку выпьем… Кофейку…

— Вот это другой разговор, — спустил на тормозах Грязнов. — Это слова не мальчика, но мужа! Наливай!

Сергей шел к Машиному дому, отчаянно волнуясь. Он всегда волновался, каждый раз. Но нынче — особенно. Сегодня был день рождения Маши. Сергей бережно нес в руке лилию. Она была абсолютно неправдоподобна: с плотным мощным стеблем, усыпанная раскрывшимися цветками и нераскрытыми бутонами, и сами эти цветки были какого-то нереального цвета — густого кирпично-красного с почти черными переливами. Он не знал, отчего выбрал именно этот цветок, несколько даже зловещий в своей диковинной красоте… Может быть, этот цветок чем-то напоминал ему Машу? Но Маша хрупкая, легкая. И говорит быстро и легко, и лукаво бросает на него быстрые взгляды, и легко хохочет, и легко переходит на слезы… Но тем не менее что-то роковое, чем была насыщена лилия, проступало и в Маше. Не в том смысле роковое, что навлекающее беды и напасти, а в том, что ее невозможно забыть! Да, Машу невозможно забыть, выкинуть из головы, перешагнуть этот этап жизни, перелистнуть страницу… какие еще расхожие сравнения используются по этому поводу? Сережа очень хорошо понимал, что Маша — это навсегда. Как бы ни сложились их отношения дальше, Маша — это навсегда!