Алла Демченко - Александра: Жизнь и судьба

Роман Лагунов безучастно лежал в постели. От прохладной свежести в палате захотелось спать. Пройдет несколько дней и все изменится. Палата наполнится запахом лекарств, больного тела и…тоской. Роман прикрыл тяжелые веки. Придет очередное светило от медицины и будет пафосно говорить, что все в него будет хорошо, что попал он в самую, что ни есть современную клинику с такими возможностями, что и не такие, как он…

Ему не было ни какого дела до других. С того момента, как все случилось, ему не было дела и до себя. Все осталось в той прошлой жизни: репутация, талант и любовь. Свою безупречную репутацию он заработал своим талантом, доставшимся от отца и многократно умноженным на упорство матери. Ни таланта, ни репутации купить нельзя — это он точно знал. Что касается любви… Ее — то, как оказалось, он покупал всегда, даже не подозревая о том.

Дверь открылась еле слышно. Он не стал открывать глаза, пытаясь определить, кто и зачем зашел в палату. Последнее время только это занятие и вызывало интерес.

Возможно, если б та женщина его любила, вместе они бы справились со всем и тогда б у него был бы смысл жить и бороться. От нелепого предположения ему стало смешно и немного щекотно от легкого удара молоточком по полусогнутому колену. Доктор, совсем молодая, пахнущая морем, проверяла рефлексы. Процедура первичного осмотра была везде стандартная. Удар молоточка вначале приходился на локти, перемещался на колени, и оканчивался на голеностопных суставах. Напоследок, тонюсенькая острая игла пробежится по коже, проверяя оставшуюся чувствительность. От этого ровным счетом ничего не изменится. Ему на мгновенье даже стало жаль эту молодую докторшу. Как же ее зовут… Забыл. Он не стал отвечать на ее профессиональные вопросы. Закрыл глаза. Устал.

После осмотра Саша достала с папки тоненькую историю болезни Романа Лагунова, которая со временем обрастет вкладышами консультантов, ежедневными стандартными записями, и разбухнет, как старая домовая книга. Но это со временем… Она еще раз посмотрела на своего нового пациента и сделала первую короткую запись. Обычно истории болезни она писала, как и положено, за рабочим столом, но ее не покидала ощущение, что Лагунов хочет что — то сказать и никак не решается.

Саша вернулась в ординаторскую, окончив утренний обход, который растянулся до самого обеда. Сначала, на посту не могли найти историю болезни Крикунова. Оказалось, что хирург — консультант прихватил ее вместе со своими бумагами, потом пришли родственники Кутепова, и надо было срочно решить вопрос с направлением на ВТЭК, потом…

— Ну, как твой Лагунов? Я мельком его видела в приемной. Тебе не позавидуешь.

Елизавета говорила и быстро печатала, не отрываясь от компьютера.

— Никак. Не пойму, зачем его к нам положили?

— Да, наша больница ему даже по статусу не подходит. А с другой стороны, — Елизавета допечатала последнее слово и повернулась к Саше, — где ему с его депрессией лечится?

— С чего ты взяла, что у него депрессия? Знаешь, кто его смотрел?

— Выбрось с головы. Ну и что, что смотрели? Догадываешься, в какие деньги влетело все это лечение? А диагноз — банальная депрессия. Или в тебя другой?

— Я пока ничего не могу сказать. Он совсем не контактный. Ни на один вопрос не ответил, глаза закрыл и точка.

В глубине души она была согласна с Елизаветой.

— Выходит, у него случилось что — то такое, что болезнь им воспринималась как спасение?

— А я тебе о чем. Так что, отлежит он у нас положенный срок и тю — тю. Снова к светилам.

— Но, родители ничего такого не говорили.

— Ой, Саша, они, может, и не знают, мальчик — то взрослый. А, может, не хотят говорить. В каждой избушке — свои погремушки. Кофе сварить или как?

— Владимир Иванович говорил, что до болезни Лагунов был успешным и даже известным адвокатом. Ты бы видела его. Лежит безучастно. И вся наша неврология вторична. Может, мне его Степанкову показать?

— Что за больной такой объявился? — Дудник уловил конец разговора сразу как открыл дверь ординаторской. — Кому положили? Александра тебе?

В его тоне Саша уловила подвох, а потому неопределенно кивнула головой и отпила горячий кофе. Невзирая на кустарные условия приготовления, вернее на полное отсутствие таковых, кофе у Елизаветы получался сносным.

— Несправедливость вопиющая! Как кто — то стоящий, так Дудник гуляй! А если алкаш с невропатией так, пожалуйста, Дуднику.

— Константин Викторович, он только поступил, Саша даже толком не описала, так что подойди к заведующему и он поменяет Лагунову лечащего. Делов то! И больной весь твой, со всеми родственниками и связями и прочая, прочая…

— А что так? Нет — нет. Если положили к Александре, то увольте. С меня и алкоголика достаточно.

Дудник шутки не понял и начал сердится.

Он единственный в коллективе, кто мог позволить себе выбирать больных. И надо отдать должное, выбирал больных очень правильно, по большей части тех, у кого остеохондроз или подтверждение инвалидности. И почти все женские палаты числились за ним.

Вам женихов надо искать, зачем вам те женщины, а я душу отвожу.

Никто ничего не имел против. Справлялся с невростеничками Дудник отменно, никто не жаловался и в следующий раз, они норовили только лечиться у «своего» доктора, которым и был Дудник. От тяжелых, непонятных больных, с неуточненным диагнозом он умело отказывался, ссылаясь на какие — то фамилии и звонки сверху. Получалось даже коллегиально, почти благородно. Вот и теперь, зная, что самые тяжелые больные обычно у Саши, сразу перевел разговор о перспективных женихах.

Елизавета посмотрела на Александру и рассмеялась. Думали они об одном и том же.

Небо заволокли осенние тучи. Стрельников подошел к окну, выходящее на внутренний двор. Машин, стоящих с утра впритык, стало заметно меньше. Сотрудники начали разъезжаться по домам. Впереди их ждали два законные выходные. Он тоже, сколько себя помнит, любил конец пятницы. И вовсе не за не за сулящее безделье. Эти два дня он мог заниматься, чем душа пожелает. А желала она все чаще кабинетной тишины и хорошей книги. И если б кто спросил, не утомляет ли его одиночество, он бы только удивился б такому вопросу. Что можно постигнуть в суете…

И впереди у него тоже два дня заслуженных выходных, но Стрельников, смотря на машины, силился, вспомнить, когда появилось это липкое и неприятное чувство внутренней тревоги. Тревожиться, по сути, не было причины.

Поначалу Стрельникова в банке недолюбливали. Долго судачили в курилке по поводу внезапного назначения. Строили догадки, сплетничали. Да так, что сами потом пугались своих сплетен. Ждали резких кадровых перемен. А как же, всем известно- новая метла метет по- новому. Все было как в любом коллективе. Он обо всем догадывался, некоторое время даже переживал, пока рабочие проблемы не захлестнули с головой.