Алла Демченко - Александра: Чужие берега

Саша повернулась на бок, положив затекшую руку поверх одеяла. Она плотно закрыла глаза, пытаясь восстановить в памяти лицо незнакомки. О чем она просит каждый раз? Кому нужна помощь?

Обычно, в такую рань, да еще в непогоду больше всего хочется спать. Окажись сейчас дома, она опустила б плотную штору, натянула б повыше одеяло, и досмотрела б прерванный сон. И все стало б понятно. Только Саша была далеко от дома и, вместо того, что бы вытянуться под одеялом, она сонно посмотрела на часы. Зеленое табло высвечивало шесть утра. Сон прошел. Незнакомка исчезла.

Она всегда просыпалась с неимоверным трудом. Потом несколько минут лежала в постели, боясь шелохнуться, что бы убедиться, что музыка, доносившаяся с кухни и аромат сваренного кофе, не обрывок сна, а ее счастливая реальность. От этой мысли, лежать в кровати уже не было сил и она с радостью, переполнявшей душу, растеряв остатки сна, шлепала босыми ногами на кухню. Павел, боясь пропустить момент появления кофейной пены в турочке, стоял возле плиты, почти заслоняя ее спиной. Она прижималась к этой спине, вдыхала полной грудью родной запах и окончательно просыпалась.

Ей никто не давал права решать судьбу Стрельникова и делать выбор за него. Но остаться в Москве, не отвечая на его телефонные звонки, упрямо не открывать дверь, притворившись, что нет дома, выглядело б, по крайней мере, глупо. Рано или поздно ей придется встретиться со Стрельниковым, но пусть это будет потом.

А может он сам не захочет этой встречи…

Теплые слезы побежали по щекам, поползли на шею и покатились дальше на гостиничную подушку.

Когда же она допустила ошибку? В тот момент, когда ответила среди ночи на звонок Стрельникова, или еще раньше, когда только увидела его? И зачем она уехала с Москвы?

Все это враки, что душевную боль лечит расстояние. Так могут рассуждать только те, у кого душа никогда не болела. Откуда им знать, что расстояние не имеет никакого отношения к боли, ибо душа всегда в теле, пока оно живо. И душе нет никакого дела до того, в какой точке земного шара находится тело. Она всегда с ним. До самой смерти. И если душа болит, то болит в теле. И эта боль нисколько не зависит от географических координат.

Тогда зачем она ехала сломя голову в этот Киев? Что изменилось? Боль утихла? На все немые вопросы только один короткий ответ — нет. Нет и еще раз нет.

Саша повернулась в постели. Легкое, неудобное одеяло сползло на пол. Образ Стрельникова развеялся, уступив место мыслям об отце.

Думать о человеке, которого она совсем не помнила, было трудно. «Иван Андреевич Савицкий, — она несколько раз по слогам произнесла инициалы отца, словно могла их забыть. — Надо было ему сразу позвонить, как только подъехала к Киеву или прямо с вокзала. Правильно сделала, что не позвонила. Я ведь приехала не к нему, а пытаюсь сбежать от себя».

Норовившее сползти одеяло, Саша умудрилась, наконец — то, подвернуть так, что получился спальный мешок. Позавтракаю, позвоню отцу и вечером уеду обратно.

С этой мыслью она уткнула взгляд в темный потолок и не заметила, как ее окутал крепкий утренний сон.

За окном гостиницы «Братислава», на левом берегу Днепра начинался новый рабочий день.

Иван Андреевич в этот день проснулся непростительно поздно. Стрелка часов медленно приближалась к восьми. В последнее время он чувствовал себя неважно. Особенно плохо ему становилось под вечер. Это «плохо» трудно поддавалось описанию: сердце начинало бешено колотиться, а потом, устав от собственного ритма замирало в груди. Голова превращалась в пустотелую глыбу. Но больше всего Ивана Андреевича пугали мысли, вернее, их полное отсутствие. Временами он слушал собеседника и ничего не понимал из сказанного, словно тот прилетел с другой планеты. На счастье, такое состояние длилось всего пару секунд. Эти секунды Иван Андреевич переживал как вечность. А еще память…Совсем никуда не годиться.

Иван Андреевич сонно посмотрел на циферблат. Раньше он просыпался не позже шести, и все шло графику: пробежка по аллее вдоль дома, до парка и обратно. Потом он долго плескался под горячим душем, блаженно подставляя тело под колючие тоненькие струйки. И под конец, обливался обжигающей холодной водой.

С ванны он выходил с ощущением легкости и бодрости во всем теле. Чисто выбритый и слегка помолодевший, при полном параде он появлялся на кухне, когда Людмила разливала кофе по чашкам. Он с удовольствием брал чашку в руки и любовался женой.

Иван Андреевич сел на кровать, нащупал босой ногой тапки. Ощутив сухость во рту, допил вчерашний чай, стоящий на прикроватной тумбочке. В голове немного прояснилось. Ни о какой пробежке не было и речи. Иван Андреевич принял только душ и появился на кухне, когда кофе остыл.

Перекинувшись с женой дежурными фразами, Иван Андреевич по многолетней привычке открыл «Киевские новости». Газета была таким же атрибутом, как пробежка, утренний душ или разговоры с женой ни о чем.

С годами, газета заметно сдала активные политические и социальные позиции и стала одной из обычных бульварных газет с множеством пустой рекламы и светскими сплетнями. И брал ее в руки Иван Андреевич, только потому, что эту газету каждое утро до самой смерти читал отец.

Мать, Маргарита Акимовна, возвращаясь с работы, забирала отложенную газету в знакомой киоскерши на Главпочтамте. За завтраком, отец, шумно отпивая круто заваренный чай, был уже в курсе всего, чем живет город. Привычку матери Людмила переняла быстро, поняв, что ему нравиться все, что напоминает о родителях.

От воспоминаний Ивана Андреевича отвлек звонок микроволновки. Овсяные хлопья, запаренные в молоке с медом, подоспели к завтраку.

Иван Андреевич бегло просмотрел первые страницы газеты, где обычно кратко освещалась политика, потом шли комментарии жизни сильных мира сего. Кто, где и с кем — Ивана Андреевича никогда не интересовало. Дальше — прогнозы цен на газ и бензин. Цены безбожно росли с каждым днем, не зависимо от газеты.

— Посмотри в конце, там статья.

Людмила, поставив рядом мисочку с овсяной кашей, и постучала длинным, ярко наращенным ногтем, по газете.

Иван Андреевич пролистал газету до самого конца, не представляя, какая статья могла заинтересовать Людмилу. Прессу, насколько помнил, жена не читала.

Видя недоумение мужа, Людмила быстро открыла нужную страницу, на которой красовалось ее черно — белое фото.

Надо отдать должное, Людмила была с породы тех женщин, которые с годами удается только хорошеть. Открытое лицо, волосы собраны в копну волос, готовые рассыпаться на плечи, чувственные губы. Эта красавица была его женой и его мужской гордостью. Появись портрет в газете раньше, Иван Андреевич, непременно вырезал бы его на память вместе со статьей.