Иван Любенко - Черновик беса

Пантелеймон Алексеевич немало завидовал своему шурину. Это было заметно и по его саркастическим комментариям, кривым усмешкам и многозначительным вздохам во время рассказов Толстякова о скором прибытии новых растений из Италии и Испании. Однако ядовитый тон и лукавый прищур холодных глаз не мешал ему приезжать в Сочи два раза в год и жить по нескольку недель на полном пансионе Толстякова, совершая оздоровительные прогулки по парку и купание в море. Вот и сейчас, сидя на террасе, Стахов никак не мог успокоиться.

— Нет, я всё понимаю, — говорил он, насмешливо всматриваясь в лицо хозяина дома, — хочется тебе, чтобы здесь было красиво, так сажай то, что росло в этих краях издавна: самшит, лавровишню, барбарис, тис, рододендрон. Зачем платить втридорога за доставку каких-то агав, сакур, финиковых, саговых и бутылочных пальм? Тащить весь заморский лес аж с Мадагаскара? Совсем безумные траты!

— Да хоть из самой Австралии. Что в этом плохого? — недоумевал Сергей Николаевич. — Деревья растут долго. Останется городу память обо мне. К тому же, я и на продажу всегда везу несколько саженцев. В Приморском, Хлудовском и Ермоловском парке есть мои пальмы. Конечно, нельзя сказать, что все затраты полностью окупаются, так ведь это парк, а не фруктовый сад. Он для души. Вот, например, вчера гимназисты приходили на экскурсию. Где бы ещё они увидели такое обилие экзотических растений?

— Нет, посмотрите, какой филантроп выискался, а! — не утихал шурин. — Он о людях беспокоится! Дай волю местным мужикам, так они все твои пальмы на дрова пустят, каменные беседки матерными словами испишут и превратят в отхожие места. Ты разве не знаешь, как у нас народишко после пятого года исподличался?

— Позволю с вами не согласиться, — вмешался в разговор Ардашев. — Простой мужик никогда сам по себе безобразничать не станет. А вот если наш брат интеллигент его начнет подстрекать — тогда такое может начаться, что и представить трудно. Беспорядки пятого года возникли в городах и только потом перекинулись в деревню. Бессмысленный и разрушительный бунт возможен до тех пор, пока основная масса крестьянства не станет жить богаче, а значит, и быть более образованной. Надеюсь, в скором будущем всё изменится в лучшую сторону, если, конечно, не начнётся война.

— Война? — удивилась Надежда Алексеевна, державшая на коленях белого пушистого кота с голубыми глазами. — С кем, Клим Пантелеевич?

— Существует опасность, что в известные события на Балканах может вмешаться Россия, и тогда Австро-Венгрия и Германия тоже не останутся в стороне.

— Нет, ну что вы! — воскликнула Стахова, — только с японцами развязались, а теперь немцы? Убереги, Вседержитель, Россию-матушку.

— Вздор! Пусть пруссаки только сунутся! Мы им покажем кузькину мать! Знаете анекдот? — податной инспектор повернулся к присяжному поверенному. — Когда русский достал третью бутылку водки, немец притворился мёртвым.

Ардашев выдавил вежливую улыбку.

— А кстати, Сергей, совсем забыл, — встрепенулся Пантелеймон Алексеевич, вынул из пиджака конверт и протянул Толстякову, — тебе письмецо просили передать.

— От кого?

— Да бес его знает! Только вышли на перрон в Новороссийске и передо мной какой-то господин появился. Он вырос передо мной неожиданно, точно гриб.

— Как ты сказал? — дрожащим голосом спросил хозяин дома.

— В Новороссийске, говорю, какой-то господин…

— Нет, я про беса…

— Что про беса? — удивился Стахов.

— Ты сказал «бес его знает».

— Ну да. А что? Слушай, да на тебе лица нет. Тебе нездоровится?

— Нет-нет, всё хорошо.

— А как он выглядел? — вмешался Клим Пантелеевич.

— Не знаю. У него котелок был надвинут на лицо так, что как следует и не рассмотреть…

— А рост?

— Как вы или чуть ниже.

— Ладно, — Толстяков поднялся, показал Ардашеву глазами на выход и ушёл. Присяжный поверенный тут же проследовал за ним.

Уже в кабинете Сергей Николаевич сказал:

— Адрес набран на печатной машинке, чтобы, как я понимаю, почерк не смогли определить.

— Вы правы.

Костяной нож с серебряной ручкой легко вспорол брюхо конверта и лёг рядом с письменным прибором с гусиными перьями. Внутри оказалось всего два листа. Дрожащими руками хозяин дома развернул бумагу и, упав в кресло, принялся читать. Лоб его покрылся испариной, а кончики пышных усов стали пугливо подрагивать. Закончив, он передал письмо Ардашеву.

— «Глава вторая. «Alea jacta est!» [6] Alea jacta est! — (лат.) жребий брошен (прим. авт.). , — почему-то вслух произнёс адвокат и погрузился в чтение.

«Однажды летом в доме известного издателя Сергея Николаевича Плотникова случился переполох — приехали гости, шурин с женой. Проснулись все, включая кота Мурзика и русскую гончую Клюкву.

Нельзя сказать, что Плотников гостей не любил — отнюдь, но с братом жены отношения у него не складывались. И причиной тому была банальная зависть младшего по возрасту родственника. Ну не мог смириться господин Птахов с тем, что всю свою сознательную жизнь он вынужден был являться на службу, тогда как Плотников был сам себе хозяин. Мало того, что владел самой прибыльной в империи газетой, так ещё и имение в Рязанской губернии приносило ему баснословный доход! А в трёх верстах от Сочи удачливый коммерсант выкупил пятьдесят десятин земли с садами, домом и парком. Шутка ли! Не всякий английский лорд имел то, чем распоряжался известный издатель. А вилла, больше похожая на дворец и названная в честь жены? Но и это чепуха по сравнению с фантастической встречей с Венценосцем, который сам зашёл к газетчику … попить чайку. Не чудо ли? Император беседовал с шурином, как равный с равным. И что в итоге? Разве замолвил родственник Государю об усердном титулярном советнике, протиравшем поношенный сюртук за казённым столом? Разве попытался сделать протекцию? И не надо говорить, что, мол, постеснялся. Нет, просто не захотел. Но и потом, после малюсенькой — со спичечный коробок — газетной заметки о чаепитии с монархом, многоуважаемый Плотников мог бы запросто позвонить любому министру и в два счёта решить судьбу податного инспектора, но он так этого и не сделал. А почему? Да потому что ему втайне нравилось чувствовать свою важность в сравнении с неудачником шурином. «Вот и пусть копается в своих циркулярах и отчётах с маргиналиями», [7] Маргиналии — (лат.) заметки на полях (прим. авт.). — усмехаясь, рассуждал хозяин газеты.

Что ж, я помогу господину Птахову насладиться бедами и несчастьями его богатого родственника. Ведь беда коварнее человека. Она приходит нежданно-негаданно, откуда её совсем не ждут. И казавшееся вечным милое семейное счастье начинает давать едва различимые трещинки, незаметно превращающиеся в разломы, отчего жизнь становится чередой нескончаемых трагедий. Нет, иногда будет складываться ощущение, что солнце выглянуло, и на смену дегтярной полосе неудач наступила светлая полоска радости. Но это ненадолго, и вскоре станет ясно, что иллюзорное счастье — мираж, а чёрно-белая последовательность — лишь внутренность одного тёмного круга, ставшего для несчастного теперь небом. И даже смерть не сулит избавления от страданий, ведь грехи не замолены и его давно ждут чёрные ангелы Преисподней.