Иван Любенко - Черновик беса

— Ось, ваше благородие, знову ци аспидские лысты пид хвирткою валяються. Та коли ж цей бис египетський вгамуеться? [16] — Вот, ваше благородие опять эти аспидские письма под калиткой валяются. Да когда же этот бес египетский угомонится? (перевод с украинского автора). — в сердцах проронил он и протянул конверт.

— Что? Ты сказал Бес? — побледнев, как веленевая бумага, спросил газетчик.

— А хто ж ще? Самий, що ни на е диявол. Адже скильки душ занапастыв! [17] — А кто ж ещё? Самый, что ни на есть дьявол. Ведь сколько душ загубил! (перевод с украинского автора).

— Да откуда тебе это известно? — не успокаивался Сергей Николаевич.

— Не гнивайтеся, пане, — добродушно улыбнулся старик, — про це, вважай, весь посад гутарыть. [18] Не гневайся, барин. Про это, почитай, весь посад говорит (перевод с украинского автора).

— Ладно, ступай, — махнул рукой хозяин имения и надорвал конверт. Внутри находилось открытое письмо с фотографией могилы А.С. Грибоедова в Тифлисе. На обороте было напечатано:

— Что-о он хо-очет этим сказать? — заупокойным голосом протянул Толстяков.

— Он ждёт нас и знает, что мы обязательно поедем в Тифлис. Бес весьма неплохо осведомлён о вашем пристрастии к маркам.

— Бог ты мой, это же просто ужас! — вскинул руки Сергей Николаевич. — Обо всём ему известно! Как такое может быть?

— Видите ли, желание отомстить превратилось у него в idée fixe, и она стала смыслом всей его жизни. Он знает о вас всё или почти всё. И самое интересное заключается в том, что, как бы мы ни пытались остановить его и не поддаваться на его провокационные письма, у нас это не получится. И он это хорошо понимает. Причём, его даже не останавливает моё присутствие. Бес уверен в себе и готов играть один против двух. К моему большому сожалению, мы можем выйти на него только одним путём — отправиться в Тифлис и ускорить с ним встречу.

— Получается, мы ловим его на живца? И в этой роли выступаю я?

— Как бы цинично это не звучало, но это так. Однако прошу вас не волноваться. Если вы будете строго следовать моим указаниям, то мы его переиграем. Я в этом абсолютно уверен. Вы же видели, я предупреждал Бобрышева оставаться с женой, но Лесной кондуктор меня не послушал, как и не внял моему совету Стахов, хотя, как вы помните, я просил его отказаться от каких бы то ни было самостоятельных поступков и, в случае возникновения любых подозрений, обратиться ко мне. Но он этого не сделал. В результате мы получили второй труп. Бес — очень коварный враг. Подобных преступников мне ещё не приходилось встречать. Он виртуоз в своём деле. Я не знаю, чем он занимался до этого, но то, с каким упорством и умом он проворачивает злодейства, вызывает у меня в некотором роде восхищение. Это достойный соперник и очень опасный. Займись он преступным промыслом раньше, с него бы получился король уголовного мира.

— Ох и умеете вы утешить! — покачал головой хозяин имения.

— Сергей Николаевич, поверьте, я не собираюсь нагонять на вас ужас, но теперь, когда мы выходим на последнюю схватку, мы не имеем права на ошибку.

— Знаете, Клим Пантелеевич, когда вы рядом, мне ничего не страшно.

— Вот и хорошо.

— А почему он изменил себе и стал писать стихами? Ведь раньше была проза?

— Нет, он продолжает в том же духе. Это всё та же поэма Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре».

— И как это я сам не догадался?

— Однако не будем терять время. Мне надобно в город. А вы не забудьте прихватить в дорогу пистолет. У вас есть оружие?

— Бельгийский карманный бульдог! — похвалился газетчик.

— Что ж, не самое подходящее оружие, но всё-таки лучше, чем ничего. Надеюсь, вы уже опробовали его?

— Пока нет, — смущённо признался Толстяков — Всё как-то руки не доходили.

— Тогда сделайте хотя бы несколько выстрелов. Это необходимо.

— Хорошо-хорошо. Я удалюсь в дальний угол парка и потренируюсь. Он поднял на Ардашева глаза и спросил: — А если не секрет, зачем вы едете в город?

— Видите ли, когда вы читали статью про пароход из Саутгемптона, у меня появилась одна мысль, и я хочу её проверить.

— Мысль по поводу чего?

— Простите, Сергей Николаевич, но я не делюсь невыверенными гипотезами. Прикажите заложить лошадей. Ведь мне ещё надо успеть переодеться.

— Конечно-конечно, не беспокойтесь.

Толстяков вызвал кучера, и вскоре экипаж стоял перед домом. Лошадки били копытами в предвкушении прогулки. Им надоело долгое стояние в конюшне.

Появился Ардашев. На нём был тёмный костюм, чёрные туфли и шляпа. Не забыл он и любимую трость. Присяжный поверенный легко запрыгнул в ландо, и возница тронул лошадей.

Дождавшись, когда адвокат скроется из виду, Толстяков натужно вздохнул и пошёл в дом, с трудом вспоминая, где же всё-таки хранится оружие.

Пароход «РОПиТа» «Император Николай II» принял последнюю фелюгу, перевозившую пассажиров от сочинского причала, и, издав длинный гудок, лёг на заданный курс.

Красный солнечный шар опустился над морем, озарив небо девственным нежно-розовым светом. Низкие облака зависли над водой, вобрав в себя и тёмную синеву опускающихся сумерек и тишину уходящего дня. Прибрежные горы, заросшие густой зеленью деревьев, казались карликами по сравнению с рядами снежных вершин, сиявших то лиловым, то красноватым отблеском.

Пароход имел шестьдесят одно место в каютах первого класса и тридцать девять во втором. На крытой тентом, палубе было отведено двести сорок пять мест для пассажиров третьего класса. Одна паровая машина мощностью в три тысячи четыреста лошадиных сил обеспечивала скорость в двенадцать с половиной узлов. Построенный в Англии в 1895 году «Император Николай II», считался вполне современным судном, исколесившем к тому времени не только всё Средиземноморье, но и добравшийся аж до самого Владивостока. Билет от Сочи до Поти стоил семь рублей восемьдесят копеек, но для первого класса был ещё и дополнительный сбор за ресторан.

Клим Пантелеевич Ардашев, стоявший на палубе, пожалел, что не обладает даром художника. Ведь чёрно-белый фотографический снимок не в состоянии передать всю природную красоту уходящего дня. С того момента, когда солнце спряталось, минуло всего несколько минут, а морской пейзаж изменился до неузнаваемости. И только горизонт ещё сохранял остатки солнечного света. Широкая жёлто-оранжевая полоса, будто проведённая кистью живописца, отделяла грустную рябь моря от разведённого синькой вечернего неба.