Иван Любенко - Черновик беса

Город производил двоякое впечатление. Европейская жизнь здесь тесно переплелась с азиатской. И каждая из них текла своей рекой.

Народ уже давно проснулся, и весь двухсоттысячный муравейник шумел голосами разносчиков фруктов, молочников и чистильщиков обуви. Восточные кварталы, казалось, застыли, словно на картине, запечатлённой на полотне столетней давности.

По узким улочкам с домами, нависшими над дорогой выступами верхних этажей, и под решётчатыми окнами, сновали окрашенные хной персы, мингрельцы, лезгины, татары, турки и нухетинские арабы. Головы туземцев, точно грибы, покрывали лохматые бараньи шапки и лёгкие войлочные ермолки, расшитые шелками и золотом по ярко-красному фону.

Откуда-то издалека доносились звуки зурны и бубна. Повсюду властвовал запах жаренных кебаб, смешанный с хлебным ароматом чуреков и лавашей. Казалось, что все жители только и делали, что с самого раннего утра ели, пили и веселилось. Но такое мнение могло возникнуть лишь у гостей Тифлиса. Им было неведомо, что с первыми лучами солнца персы тулухчи — разносчики воды — спускаются по крутым склонам к Куре, чтобы, набрав живительной влаги в деревянные бочонки, закреплённые на их спинах широкими ремнями, карабкаться вверх. Там они заливали её в тулух — большой кожаный мех в форме воронки с кишкою для слива, — привязанный к спине «жерика» (мула). Сродни им — муши, то есть носильщики, с утра до вечера, перетаскивающие на спинах грузы, бывшие иногда под силу только лошади или ишаку. К слову, эти самые муши славились не только выносливостью, но и исключительной честностью. Не было случая, чтобы хоть один из них сбежал с чужой поклажей. Всё это от того, что они были связаны круговой порукой. И за проступок одного отвечал весь цех.

Другое дело «кинто», беспечные на вид, но сами себе на уме, и торговавшие, чем придётся. Этакие герои тифлисских улиц, праздношататели, не гнушающиеся ни мошенничеством, ни воровством, а проще говоря, проходимцы. От них все беды и недоразумения, случающиеся с приезжими.

На перекрёстках улиц сидели важные толстые мирзы — публичные писцы. Перед каждым стоял узенький деревянный ящичек с перьями, бумагой, чернильницей и ножичком.

Когда коляска выехала за город, солнце уже стало припекать, пришлось поднять полог.

Между Тифлисом и Коджорами несколько раз в день ходили почтовые и частные дилижансы. Первые отправлялись от почтовой станции, а вторые — от Эриванской площади. Но самый ранний из них пускался в путь только в восемь часов утра, что, естественно, не устраивало ни Ардашева, ни Толстякова.

В Коджоры можно было ещё добраться и по горной тропе верхом. Эта дорога тянулась всего десять вёрст, но была опасна не столько из-за рельефа местности, сколько из-за участившихся случаев разбоя. Дабы избежать нежелательных встреч, путешественники нередко пользовались услугами провожатого, своеобразного телохранителя, которого здесь именовали словом «чапар».

Шоссированная дорога миновала Сололакскую гору, затем спустилась в Табаханский овраг и после нескольких зигзагов, у почтового столба с отметкой «13», достигла селения Табакмелы.

Вскоре, через три или четыре версты, встретился экипаж с возницей, но без пассажира. Извозчики перекинулись между собой двумя фразами и разъехались.

Проехав всего десять саженей, кучер неожиданно остановил коляску и на ломанном русском языке пояснил, что дальше путь закрыт, поскольку горный завал только что перекрыл шоссе в самом узком месте, где лошади даже не смогут развернуться. Потому дальше ехать он не может. По его словам, в данной ситуации до Коджор можно было добраться лишь по пешей горной тропе, пролегавшей по отлогому склону чуть выше верховой дороги. Этот путь был самый короткий.

— Что ж, в таком случае, мы пойдём пешком, — решительно заявил Ардашев.

Отдав вознице два рубля, путники вкарабкались вверх.

Действительно, на высоте пяти саженей проходила тропинка. Когда миновали заросли терновника, взору путешественников предстала страшная картина: несколько огромных кавказских собак, рыча, рвали чьё-то уже бездыханное тело.

— Оставайтесь на месте! — скомандовал присяжный поверенный Толстякову, и, вынув из-под пиджака браунинг, решительно зашагал в сторону, где разыгрывалась кровавая драма.

Завидев новую жертву, три лохматых чудовища, словно соревнуясь друг с другом в скорости, кинулись навстречу. Клим Пантелеевич стал спиной к скале и, держа левую руку на уровне горла, хладнокровно прицелился. Раздались три выстрела, следующие один за другим. Первый пёс покатился кубарем, второй, скуля, завертелся на месте, третий упал на грудь и, точно пригвождённый к земле, испустил дух. Адвокат сделал несколько шагов, вскинул пистолет и вновь произвёл два выстрела. Четвёртая собака завалилась на спину и из её пасти хлынула кровавая пена. А последняя, визжа от боли, забилась в кустарник. Ардашев раздвинул ветви и спустил курок. Раздался выстрел. И только теперь он подошёл к растерзанному человеческому телу.

Разбрызганная вокруг кровь смешалась с дорожной пылью и, запёкшись на солнце, уже начинала твердеть. Голова жертвы почти отстала от туловища, но ещё держалась на кусках кожи. Внутренности вывалились из разорванного живота и лежали на земле. Правая голень белела открытой костью.

— Подойдите, Сергей Николаевич! — крикнул присяжный поверенный, убирая пистолет под пиджак. — Теперь можно.

Толстяков кивнул и зашагал, но как-то очень осторожно, словно боясь провалиться в ловчую яму.

— Боже! Это же Блэкстоун! — закрыв лицо руками, промолвил газетчик. — Как он тут оказался?

— Очень просто. Помня ваши слова о предстоящей встрече с Фогелем, он решил приехать первым и купить марку. Ни в каком аукционе англичанин и не собирался участвовать. Это был плохо скрываемый блеф. Но его погубила жадность и неумение держать слово.

— Выходит, вчера он меня обманул?

— Именно так. Но, как говорится, «God hates sinners», а по-нашему: «Бог шельму метит».

— Но откуда здесь взялись эти собаки?

— Вы забыли стихи Беса про пять голодных псов?

— Нет-нет, я помню, конечно. Но тогда, получается, что меня, а не британца должны были порвать на части эти мерзкие твари?

— Не только вас, но и меня тоже. Он поджидал нас, полагая, что мы не сможем справиться с собаками. И ему было невдомёк, что британец пройдёт здесь первым. Бес всё рассчитал: подготовил завал и держал наготове голодных псов, которых, как я полагаю, он купил у чабанов, и, вероятно, они успели к нему привыкнуть. Животных не кормили несколько дней, и они совсем озверели. Увидев человека, он отцепил верёвки, и пастушьи собаки понеслись.

— Разве Бес не понял, что англичанин — не вы и не я?