Мария Спасская - Сакральный знак Маты Хари

– Ты особо не дергайся, торопиться нам некуда, – благодушно протянул Вождь. – До поездки Нины Федоровны к нотариусу и переоформления завещания на Светлану Дацук будет сидеть тише воды ниже травы. Старуха решила провести тест на отцовство. Это займет некоторое время.

– Ты думаешь, Евгений прямо сейчас ничего не предпримет?

– Конечно, нет. Его цель – завещание на Светлану. Сегодня пятница, в понедельник мы прилетим в Москву и прямиком отправимся к следователю Зотову. При хорошем раскладе с нами будет фото Евгения Дацука. Пусть Следственный комитет выделяет спецназ, окружает дом Маслова и берет своего убийцу тепленьким. А мы красиво изымем у Евгения подлинники и торжественно вручим наследникам. И пусть Нина Федоровна и Максим делают с ними что хотят.

– Так что, Володь? Сегодня можно отдыхать?

– Отдыхай, Олег. До завтра ничего жизненно важного не произойдет.

Сирин нажал отбой, засунул смартфон в карман джинсов и поправил сумку на плече. Поднял, голосуя, руку и шагнул на проспект, чтобы поймать машину и поехать к давнему дружку Кирюше Воскобойникову.

Холодный вечер опускался на Париж. Светящиеся аквариумы кафе и ресторанов наполнялись праздными гуляками. Вдоль старинных домов улицы Иены фланировали важные господа, пряча жирные подбородки в бобровых воротниках пальто и придерживая под ручку закутанных в меха дам. Привлекая всеобщее внимание, перед музеем Гиме сидел смуглый оборванец в ярких лохмотьях, перебирая четки и что-то бормоча себе под нос. Скрестив худые ноги в позе лотоса прямо на стылом осеннем камне, он расположился на гранитных ступенях музея еще со вчерашнего дня и, похоже, не собирался никуда уходить.

Месье Гиме опустил занавеску на окне, из-за которой рассматривал подозрительного оборванца, и шагнул к письменному столу, сняв трубку с телефонного аппарата. Бдения индуса явно не были случайностью, и у владельца музея тревожно сжалось сердце. В его любимом детище, музее восточных искусств, хранятся несметные сокровища, которые представляют несомненную ценность не только для него одного. Это предметы культа и обрядов, за многие из которых адепты восточных религий и сект не пожалеют головы. Ни своей, ни, что самое неприятное, его, Эмиля Гиме, владельца музея. Услышав в трубке голос телефонистки, коллекционер сбивчиво заговорил:

– Мадемуазель, прошу вас, соедините с комиссариатом полиции.

Щелкнул тумблер переключения, и на том конце провода откликнулись:

– Помощник комиссара Алан Сезар у аппарата.

– Месье Сезар, вас беспокоит Эмиль Гиме. Пришлите полицейских к музею на улице Иены. Не сомневаюсь, что готовится ограбление. Около музея уже сутки отирается какой-то прохвост, и мне это сильно не нравится.

– Не волнуйтесь, месье Гиме, патруль проверит ваши подозрения, – по-военному четко откликнулся полицейский.

Немного успокоенный, коллекционер вернул на место трубку и, обернувшись к окну, чтобы удостовериться, что оборванец все еще сидит на ступенях, буквально налетел на слугу Лаксмана. Немолодого слугу-индуса коллекционер привез из Калькутты и с тех пор ни разу об этом не пожалел. Старик отлично разбирался в восточных редкостях, давал полезные советы, что стоит покупать в коллекцию, а от каких покупок лучше воздержаться, и, что немаловажно, умел содержать приобретения в чистоте и исправном виде. Низенький, со сморщенным обезьяньим личиком, индус осуждающе смотрел на хозяина слезящимися карими глазками и недовольно качал головой.

– Сахиб не послушал Лаксмана, купил тали, приобрел проблемы, – с обвиняющими нотками в дребезжащем голосе проговорил старик.

Вчера, когда в полдень звякнул колокольчик и Лаксман поспешил открыть дверь, слуга сразу почувствовал, что стоящая на пороге женщина принесла несчастье. Она уже приходила много лет назад в этот дом и танцевала странные танцы, ничего общего не имеющие с сакральными танцами храмовых танцовщиц-девадаси, жен Шивы, хотя на шее этой женщины красовался витой шнур с золотым медальоном. Семья Лаксмана многие века поклонялась Шиве, перед глазами индуса извивалось немало храмовых плясуний, и уж он-то знал, как должен выглядеть ритуальный танец, посвященный Богу. Прежде чем уехать из своей страны, Лаксман несколько раз принимал участие в храмовых праздниках, разнузданных и диких, где каждый бил себя кнутом, и резал ножами, и кровью своей умащал ноги великого Шивы, Шивы-Натараджа, танцующего вечный танец жизни и смерти.

Шива добро, и Он же – зло. В Его спутанных волосах – Ганга и полумесяц. У Него четыре руки. В одной из левых рук Он держит пламя. Огонь производит разрушение, поэтому Шива танцует очень спокойно. Если, танцуя, Он разгневается, мир мгновенно исчезнет. Поднятой левой рукой Он демонстрирует для Своих преданных абхайя-мудру. Мудру защиты и благословения бесстрашия для преодоления страха смерти. Он как бы взывает: Преданные Мне, не бойтесь! Я защищу всех вас! И те, кто Ему предан, не боятся никого и ничего. В своей одержимости услужить Шиве они идут до конца. А отступников жестоко карают. Лаксман видел только что отрезанные жертвенные головы провинившихся, возложенные на алтарь Божества.

Всем известно, что собственность Шивы принадлежит только Ему, и ни один Преданный не отважится снять тали с девадаси, пусть даже с мертвой, и взять украшение себе. Если Преданный увидит где-нибудь в канаве тело мертвой девадаси, он снимет с нее тали и отнесет в ближайший храм, чтобы, возложив на алтарь, вернуть Богу. Но самозванка, каким-то образом завладевшая тали с надписью «Мата Хари», явно не отдавала себе отчет в своих поступках. Зато Лаксман понимал, чем чревато такое знакомство для его хозяина, и пытался отговорить его, но месье Гиме лишь смеялся и отмахивался. Вчера сахиб опять обрадовался визиту дамы, которую называл Мата Хари, по-прежнему не догадываясь, что она лгунья. Гостья прошла в гостиную, расположилась на диване и игриво заговорила:

– Месье Гиме, во время нашей первой встречи вы попросили продать шнур девадаси. Тогда я отказала вам, потому что дорожила этой вещью. Теперь я готова с ней расстаться. Сколько вы можете предложить?

Стоя у приоткрытой двери, старый Лаксман сигнализировал хозяину жестами, что покупку делать ни в коем случае нельзя, но владелец музея словно не замечал намеков слуги. Хозяин выложил за тали приличную сумму, и, как только самозванка ушла, на ступенях музея, точно из ниоткуда, возник оборванный худой индус-садху. Он сел на белый камень крыльца, приняв падмасану, и приготовился к длительному ожиданию. На лице его было написано полное безразличие к окружающему, и по белой полосе на лбу и четкам, которые он перебирал иссохшими темными пальцами, похожими на корни дерева, Лаксман понял, что это тот, кого он опасался. Преданный пришел следом за самозванкой. Предчувствуя недоброе, старик дождался темноты и спустился к земляку, неся плошку с вареными бобами и чайник с чаем. Поставив угощение перед бродячим йогином, Лаксман смиренно склонил голову, попросив: