Лев Альтмарк - Я — стукач

— Не покажу. — Леночка капризно надула губки. — Галина Павловна не разрешила. Говорит, много чести кланяться перед тобой из-за паршивой закорючки на бумаге. Не захотел подписывать — нечего тебе и знать про эту бумагу. Она и с директором согласовала, он ей добро дал…

Уговаривать её дальше бесполезно, и так я выяснил самое главное. Я грустно отправился в комитет комсомола, закрылся на ключ и стал размышлять о своей горькой судьбине. Никого, даже Ленку или Шустрика, видеть мне не хотелось.

Значит, комсорг нужен только для вывески! Этакий свадебный генерал, а точнее, ефрейтор на правах ординарца, ведь в генералах вся эта публика и сама не прочь побыть. Да какой там ефрейтор — мальчик на побегушках…

Эх, не надо было мне лезть сюда. Сидел бы спокойно за кульманом в конструкторском бюро, рисовал бы чертёжики на благо родного завода, от которых была бы хоть какая-то реальная польза — так нет, в комсорги потянуло, власти захотелось. А что в итоге? Бригада той же Нинки Филимоновой в результате моей бурной деятельности работать лучше стала? Да всем этим девчатам плевать на мой обязательный галстучек, а значок с силуэтом Ленина на лацкане пиджака их просто смешит. Раньше я старался не обращать внимания на это, а теперь…

Получил щелчок по носу, вчерашний студент и нынешний комсомольский вожачок-карьерист… Признайся честно: когда тебя Галина Павловна сватала на эту должность из конструкторов, ведь была же потаённая мыслишка продвинуться по комсомольской линии до самых заоблачных олимпийских высот, где обитают партийные боги, а простым смертных ходу нет, ведь была же? Пусть и зарплата на первых порах невелика — те же конструкторские сто двадцать пять да тридцатка от райкома, но надеялся, что заметят молодого да энергичного, призовут в свои полированные кабинеты и скажут: молодец, Витёк, ценим тебя за принципиальность и деловитость, а посему выдвигаем на более ответственную работу, ты уж лицом в грязь не ударь. И были бы счастливые вероноподданические слёзы, которые я выдавил бы, а сказали бы «будь готов», ответил бы, не задумываясь…

А тут, как нашкодившего щенка для острастки макают носом в собственные писюли.

И дело-то даже не в Нинке Филимоновой. Хотят её сделать депутатом — да на здоровье, я проголосовал бы за неё обеими руками, только… Подошла бы она по-людски, сказал бы, мол, так и так, жалко мне пятёрку на взносы отдавать, потому что трудно живётся разведёнке с ребёнком на руках, да ещё без своего угла. Разве бы я не понял и не пошёл бы навстречу?! Да не обеднел бы, в конце концов, краснознамённый и орденоносный без её потом зарабатываемых копеек!

Но вышло всё глупо и некрасиво, загнали меня в угол. Остаётся только зубки показывать, чтобы не выглядеть совсем уж половой тряпкой. Не в принципиальности дело, а в элементарном инстинкте самосохранения…

В дверь уже дважды стучали, но как я открою, когда у меня на глазах слёзы? Чтобы никто этого не заметил, вытаскиваю половинку ватмана, тушь и перья и размашисто вывожу:

ОБЪЯВЛЕНИЕ

В среду 19 мая 1976 года в 16–00 в красном уголке завода состоится общее комсомольское собрание.

Повестка дня:

1. Отчёт комитета ВЛКСМ за 1 квартал 1976 года;

2. …

Рука слегка подрагивает, но я продолжаю писать, воинственно надавливая на перо и разбрызгивая чёрные капельки туши:

2. Персональное дело комсомолки Филимоновой…

В дверь стучат снова и я, отложив перо в сторону, иду открывать. На пороге Ленка.

— Чего ото всех прячешься? — настороженно спрашивает она и не сводит с меня взгляда.

— Вот, — показываю на объявление, — к собранию готовлюсь.

Некоторое время Ленка молчит, читая написанное, потом подходит ко мне и неожиданно кладёт руку на плечо.

— Ну, что ты так комплексуешь? Подумаешь, обидели его этой дурацкой характеристикой! Плюнь на всех! — Вроде бы утешает, а в голосе ни капли сочувствия. Неужели она ничего не понимает?! — Хочется тебе — влепи этой Нинке выговор, а убиваться-то зачем?

— Какой выговор — о чём ты?! — злюсь я. — Из комсомола турну её за неуплату взносов. Первый раз в жизни поступлю по Уставу: не платишь четыре месяца — автоматически выбываешь…

— Это уже перебор! Тебе нужна эта морока? — Ленка морщит лоб и задумывается. — А вдруг собрание не проголосует за исключение?

— Да куда они денутся! Как миленькие руки поднимут! Нашей публике всё по барабану, лишь бы не трогали.

— А ГэПэ что скажет? — Ленка начинает волноваться уже не на шутку. Если начнут на меня катить бочку, то и её в стороне не оставят.

— Причём здесь ГэПэ? Собрание-то комсомольское. Пускай она своими коммунистами командует. Небось, тоже все вопросы решает один на один со своим замом Ромашкиным, а все остальные — статисты. Голосование — пустая формальность.

— Она тебя по головке не погладит.

— Ну и не надо! Что я — кошка, чтобы меня гладили? Да и кошки коготки иногда выпускают…

— И это все твои коготки? — невесело усмехается Ленка, вытаскивая сигарету из моей пачки и щёлкая зажигалкой. — Глупо это. В таких вещах я тебе не союзник.

— Слушай, — взрываюсь я наконец, — шла бы ты заниматься своими делами. Не морочь голову, и без тебя тошно!

Единственный друг, на которого я мог положиться, и тот готов изменить в трудную минуту. Жалко, конечно, но ничего не поделаешь.

Ленка удивлённо разглядывает меня, что-то пытается сказать, но, так ничего и не сказав, стреляет сигаретой мимо пепельницы и выскакивает за дверь.

А репродуктор на стене, долгое время молчавший, вдруг взрывается жизнерадостным физкультурным маршем:

На заводской доске объявлений среди пожелтевших от времени графиков и приказов сегодня новое объявление, рядом с которым толпятся люди. Интересно, что у нас за сенсация, о которой я ничего не знаю? Протискиваюсь среди рабочих и читаю:

ОБЪЯВЛЕНИЕ

21 мая 1976 года в 17–00 состоится общезаводское собрание.

Повестка дня:

1. Персональное дело кузнеца ремонтно-механического цеха Полынникова Петра Васильевича.

Докладчик — зам. секретаря партбюро Ромашкин.

Явка всех работающих в первой и второй смене обязательна.

Ишь ты, сразу все мои обиды уходят на задний план, чем это провинился перед нашей парторганизацией непьющий и благообразный кузнец Полынников? Неужели всё-таки решили с ним посчитаться за то, что он пресвитер общины христиан-баптистов? По работе упрекнуть его не в чем, разве что за невыходы на работу в субботу. Оно и понятно — для баптистов суббота день отдыха, праздник. Зато в другие дни он навёрстывает пропущенное с лихвой. А ведь именно субботники стали у нас почему-то главными показателями трудолюбия и сознательного отношения к труду! Абсурд какой-то, на котором я раньше не зацикливался, а вот сегодня…