Артур Конан Дойль - Самые знаменитые расследования Шерлока Холмса

Когда кеб высадил нас у дома миссис Меррилоу, эта дородная дама загораживала собой открытую дверь своего смиренного, но уединенного жилища. Было очевидно, что больше всего ее занимал вопрос, не лишится ли она своей выгодной жилицы, и, прежде чем проводить нас наверх, она долго упрашивала нас не говорить и не делать ничего, что могло бы привести к столь нежелательной развязке. Затем, успокоив ее, мы последовали за ней вверх по прямой, устланной ветхой ковровой дорожкой лестнице и вошли в комнату таинственной жилицы.

Тесную, душную, плохо проветриваемую, как и следовало ожидать, комнату, раз в ней жила затворница. После того как она держала зверей в клетках, эта женщина, будто по карающему велению судьбы, сама стала зверем в клетке. Она сидела в колченогом кресле в самом затененном углу комнатушки. Долгие годы бездеятельности огрубили линии ее фигуры, когда-то, видимо, безупречно прекрасной и все еще притягательно пленительной. Лицо ее закрывала густая черная вуаль, однако обрезанная на уровне верхней губы, так что взгляду открывались безупречно очерченный рот и изящно округленный подбородок. Я легко мог поверить, что она действительно была поразительно красивой женщиной. Голос ее тоже был мелодичным и ласкающим слух.

– Моя фамилия не неизвестна вам, мистер Холмс, – сказала она. – Я так и полагала, что она приведет вас сюда.

– Совершенно верно, сударыня, хотя я не понимаю, как вы могли узнать, что ваше дело меня интересует.

– Я узнала об этом, когда поправилась и меня допрашивал мистер Эдмонс, детектив полиции графства. Боюсь, я лгала ему. Пожалуй, было бы разумнее сказать ему правду.

– Да, обычно говорить правду много разумнее. Но почему вы ему лгали?

– Потому что от этого зависела судьба еще одного человека. Я знала, что он полное ничтожество, и все-таки не хотела иметь его гибель на своей совести. Мы ведь были так близки… так близки!

– Но теперь эта помеха устранена?

– Да, сэр. Тот, о ком я говорю, умер.

– Так почему бы вам теперь не сообщить полиции все, что вам известно?

– Потому что есть кто-то еще, чьей судьбы это коснется. И этот кто-то – я сама. Я не вынесу скандала и гласности, которые будут сопровождать полицейское расследование. Мне осталось жить недолго, но умереть я хочу спокойно. И тем не менее я желала найти кого-то, на чье суждение я могу положиться, и рассказать мою страшную историю, чтобы, когда меня не станет, все могло бы проясниться.

– Вы мне льстите, сударыня. Однако я человек долга и не обещаю вам, что, выслушав вас, не сочту себя обязанным сообщить об этом деле в полицию.

– Не думаю, мистер Холмс. Слишком хорошо я знаю ваш характер и ваши методы, так как несколько лет слежу за вашей карьерой. Чтение – единственное удовольствие, оставленное мне судьбой, и я мало что упускаю из творящегося в мире. Однако в любом случае я готова рискнуть, как бы вы ни сочли нужным поступить, узнав правду о моей трагедии. Рассказ о ней облегчит мне душу.

– Мой друг и я будем рады его выслушать.

Она встала и вынула из ящика фотографию мужчины. Явно профессионального акробата. Мужчина великолепного телосложения, снявшийся, скрестив могучие руки на лепной груди, с улыбкой, проглядывающей из-под густых усов, – самодовольной улыбкой красавца, избалованного победами.

– Это Леонардо, – сказала она.

– Леонардо? Атлет, который давал показания?

– Он самый. А это… это мой муж.

Жуткое лицо – свинья в человеческом облике, а точнее, дикий кабан, так как звериность его была пугающей. Легко можно было вообразить, как этот отвратительный рот чавкает и исходит пеной от ярости, и словно увидеть, как эти крохотные злобные глазки щурятся на мир с неутолимым бешенством. Негодяй, тиран, животное – вот что говорило это лицо с толстыми обвислыми щеками и тройным подбородком.

– Эти две фотографии помогут вам понять произошедшее. Я была неимущей цирковой девочкой, росшей на опилках и прыгавшей сквозь обруч, когда мне еще и десяти не исполнилось. Когда я пришла в возраст, этот человек меня полюбил, если подобную похоть можно назвать любовью, и в злополучный час я стала его женой. С этого дня я жила в аду, а он был дьяволом, терзавшим меня. В труппе все знали о его со мной обращении. Он изменял мне с другими, связывал меня и бил хлыстом, если я жаловалась… Все меня жалели, все его не терпели, но что они могли сделать? Они же все до единого боялись его. Ведь он был страшен всегда и способен убить, когда напивался. Вновь и вновь его привлекали к суду за побои и жестокое обращение с животными. Но денег у него было много, и штрафы его не образумливали. Все лучшие члены труппы ушли от нас, и представления становились хуже и хуже. Они держались только на Леонардо и мне, с клоуном, карликом Джимми Григгсом, в придачу. Бедняга, шутить ему было нелегко, но он делал что мог.

А Леонардо все больше и больше входил в мою жизнь. Вы видите, как он выглядел. Теперь я знаю, какой убогий дух скрывало это великолепное тело, но в сравнении с моим мужем он казался архангелом Гавриилом. Он жалел меня и помогал мне, пока наше сближение не переросло в любовь, глубочайшую страстную любовь, о какой я мечтала, но какой не надеялась испытать. Мой муж подозревал, но, думаю, он был трусом, а не просто тираном, и Леонардо был единственным, кто внушал ему страх. Злость он срывал на свой лад, избивая меня даже сильнее, чем прежде. Однажды ночью Леонардо прибежал к дверям нашего фургона, услышав мои крики. В эту ночь мы оказались в одном шаге от трагедии, и вскоре мой любовник и я поняли, что избежать ее невозможно. Мой муж не заслуживал того, чтобы жить. Мы придумали, как он умрет.

Леонардо был умен, находчив и хитер. Спланировал все он. Говорю я это не для того, чтобы переложить вину на него. Я была готова пройти с ним каждый шаг этого пути. Но моего ума не хватило бы, чтобы измыслить подобное. Мы изготовили дубину – Леонардо изготовил, – и к свинцовому концу он припаял пять длинных стальных гвоздей остриями наружу, точно по форме львиной лапы. Дубина, чтобы нанести смертельный удар моему мужу и создать впечатление, будто нанес его лев, которого мы выпустим из клетки.

Ночь была непроглядно темной, когда мой муж и я пошли, как было у нас в обычае, накормить льва. Мы несли сырое мясо в цинковом ведерке. Леонардо ждал за углом большого фургона, мимо которого мы должны были пройти по дороге к клетке. Он замешкался, и мы уже прошли мимо него, прежде чем он успел нанести удар. Но он последовал за нами на цыпочках, и я услышала треск, когда дубина размозжила череп моего мужа. При этом звуке мое сердце подпрыгнуло от радости. Я бросилась вперед и отодвинула засов дверцы большой львиной клетки.

И тут произошло ужасное. Возможно, вы слышали, как быстро эти хищники чуют запах человеческой крови и в какое неистовство он их приводит. Непонятный инстинкт подсказал зверю, что сражен человек. Едва я приоткрыла дверцу, как во мгновение ока он выпрыгнул наружу и набросился на меня. Леонардо мог бы меня спасти. Если бы он подбежал и ударил льва дубиной, он укротил бы его. Но он струсил. Я услышала, как он закричал от ужаса, увидела, как он повернулся и кинулся наутек. В тот же миг клыки льва сомкнулись на моем лице. Его смрадное жаркое дыхание сразу одурманило меня, и я почти не ощущала боли. Ладонями я попыталась оттолкнуть от себя огромные, словно дымящиеся, окровавленные челюсти и закричала, призывая на помощь. Я сознавала, что в лагере поднялась суматоха, а затем смутно помню группу подбегающих мужчин. Леонардо, Григгс и другие извлекли меня из-под львиных лап. Это было моим последним воспоминанием, мистер Холмс, на протяжении долгих томительных месяцев. Когда я очнулась и увидела себя в зеркале, я прокляла этого льва – ах, как я его проклинала! – не за то, что он уничтожил мою красоту, но за то, что он не оборвал мою жизнь. У меня было лишь одно желание, мистер Холмс, и достаточно денег, чтобы его исполнить. Так укрыть мое бедное лицо, чтобы никто не мог его увидеть, и жить там, где никто из тех, кого я знала, не мог бы меня отыскать. Сделать я могла только это, и сделала. Бедная раненая зверюшка, которая уползла в свою норку умереть, – таков конец Юджинии Рондер.