Грант Аллен - Мое любимое убийство. Лучший мировой детектив

— Убрать? Меня? Куда убрать?

— В Одеон. Там вы встретите всех своих друзей. Одиночество вам не грозит. Уведите!

Так вот, мэру приставили к ребрам дуло пистолета, провели через зал в боковую дверь, а потом вошла целая процессия. Первым был Берджес, окружной адвокат, и зашумела буря:

— Я привлеку вас к суду по закону, мистер Фэншоу! Вы понимаете, что меня вытащили из собственной спальни эти ваши грубияны и что у меня под пальто одна пижама?!

— Нехорошо! Очень нехорошо! — молвил Фэншоу. — Но граждане этого города недовольны тем, как вы исполняете свои обязанности, мистер поверенный. Они рассмотрели свидетельские показания, и ваше дело проиграно.

— Да какое вы имеете право…

— Право народа. Ведь власть исходит от народа, вы помните, мистер поверенный, и потому всякая власть должна прислушиваться к народу. Вы брали деньги за то, что позволяли преступникам ускользнуть из когтей закона. Вы смотрели сквозь пальцы на убийц. Вы были слугой на жалованье у гангстеров. Уведите его в Одеон!

— Зачем? — Толстое брюшко коротышки, любителя покушать, тряслось, как студень.

— Скажем, затем, чтобы сфотографировать, — ответил Фэншоу. — Понимаете ли, вы нам нужны всей компанией. Уведите его!

Следующим был Молтак, рослый чернявый поляк, босс пивного рэкета Южной стороны; про него говорили, будто он за два года сколотил пять миллионов зеленых. Он был здоровенный, прямо великан, весь волосатый и мускулистый, и он воткнул злобный взгляд в заседателей на возвышении, будто орудие убийства.

— Я тебя достану! Я тебя проучу за это! — прорычал он.

— Ну, пока выглядит так, что скорее мы вас достали, мистер Молтак, — уточнил Фэншоу, мягко улыбнувшись. — Против вас и вашей шайки говорят двадцать случаев убийств. Скольких из его людей мы взяли, Хадсон?

— Там, снаружи — семьдесят шесть штук.

— Что ж, мы не будем выделять кого-то одного. Им всем одна дорога. Мы еще повидаемся в Одеоне, Молтак. Уведите его, и всю его шайку тоже!

Парень попытался учинить скандал, но ему заломили руки за спину, и замысел не удался. Да, скажу вам, умели обращаться с людьми эти отставные служаки! Его скоренько утащили и освободили место для Дженнаро, босса «Societas Meridionale», по-нашему «Южное общество»: хрупкий такой, маленький южанин, смазливый, в вечернем костюме — и в убийствах по уши. Его выдернули с каких-то шикарных посиделок, и он очень об этом скорбел.

— Мистер Фэншоу, вы прервали мое общение с гостями! Как вы смеете? Я находился в обществе самых достойных людей города. У меня сегодня обедают шестеро судей, а вы меня с ними разлучили!

— Судей взяли, Фил? — спросил Фэншоу.

— Да, шеф.

— Ну, пусть идут следом за прочими. Ладно, Дженнаро, тут говорить не о чем. На вас висит почти пятьдесят убийств. Конечно, вы не совершали их своими руками. У вас есть головорезы и стрелки. И все-таки виновник — вы. Сколько народу в его шайке?

— Штук шестьдесят взяли.

— Этого для начала хватит. Долой их всех, в Одеон.

И так вот всю ночь их вводили одного за другим, всяческих гангстеров, наемных убийц, стрелков, бутлегеров, угонщиков, рэкетиров, жуликов, воров — и простых карманников, и грабителей, — подонков любого размера и покроя. Фэншоу запасся досье на каждого: проведет пальцем по списку, найдет запись, скажет пару слов — и готово. То и дело он обращался за справками к своим друзьям, пару раз смотрел на меня или на кого-нибудь еще, кто знал всю подноготную этих людишек, в ожидании кивка. Нескольких пойманных он отпустил, всего лишь сурово пожурив, чтобы впредь не шалили. Но большинству была одна дорога — в Одеон. Наконец когда уже забрезжил рассвет, Фэншоу встал, потянулся, бросил недокуренную сигару — последнюю из бессчетного множества, потребленного им за ночь, — и спустился с возвышения. За ним потянулись заседатели. Ушел и я.

На улице толпился народ, но копы и ребята из ПОКО расчистили проезд, и Фэншоу вместе со своим комитетом поехал к Одеону, который располагался всего в трех или четырех кварталах оттуда. Я же пошел пешком, расталкивая толпу, и добрался до места, когда они уже вошли внутрь. У дверей стояла охрана. Я увидел Мак-Донована, своего дружка из полицейского управления, но он схватил меня за плечо и не дал проскользнуть мимо.

— Не вздумай туда соваться, Малыш, — говорит. — Те парни знают, кто ты и что ты, и если попадешь к ним, думаю, от тебя не останется чего похоронить можно.

— И все-таки посмотреть хочется! Может, найдется уголок, а, Мак?

Тут он показывает на боковую дверцу, обитую железным листом, и открывает ее.

— Лезь по этой лестнице, — говорит он. — Охрана Президента может тебя послать подальше, но если сумеешь пройти, оттуда все видно.

Вот я взобрался по лестнице — и наткнулся лбом на дуло: часовые там, наверху, не дремали. Но я сумел одного расположить к себе, и он позволил мне устроиться в уголке, откуда я мог все видеть, никому не мешая.

Одеон — это большой, квадратный зал для танцев, без признаков мебели. Только на одной стене устроена галерея, где обычно играет оркестр: там я и оказался. На галерею вела единственная лестница, вход на нее был заперт и охранялся. Внизу имелось еще несколько таких дверец, все обитые железом и под охраной, а высокие окна были все заколочены досками. Зал был полнехонек, тысячи полторы народу, кое-кто хорошо одет, другие — большая часть — в лохмотьях любых сортов, но все как один просто плясали от ярости: трясли кулаками, выкрикивали в адрес галереи всевозможные проклятия и угрозы, что именно они сделают с ПОКОвцами, когда освободятся.

Пляска сумасшедших — вот на что это было похоже. Глядя сверху, в ярком освещении можно было видеть только вопящие рты, перекошенные лица и кулаки, бессильно метящие в Президента. Я бы ему, право, дал награду за хладнокровие. Он сидел с несколькими комитетчиками, молча глядя на беснующуюся внизу свору, спокойный, как рыба во льду. Слева и справа от него стояли большие бронзовые треножники, покрытые бархатной тканью, как в ателье у фотографа. Сзади маячили с полдюжины ПОКОвцев, и солдат круче я нигде не видал.

Наконец Фэншоу поднялся и махнул рукой, призывая к тишине. В ответ послышались крики ненависти, но он стоял и смотрел на толпу сверху вниз, будто сама смерть с глазами-ледышками, и крики умолкли. Настала такая тишина, словно зал вдруг опустел. И тогда он заговорил, и в голосе его проскакивали электрические разряды.

— В этом помещении я вижу нескольких настоящих амурканцев, стыд им и позор, — сказал он. — Их совратили и увели с пути истинного, но ведь именно их народ избрал, им доверил вести свои дела! Я весьма сожалею об их участи, но благодарить за все они должны лишь самих себя. Что касается прочих присутствующих, все вы прибыли из других стран, гонимые нуждой или угнетением. Вы приехали сюда, и Амурка приветствовала вас. Нигде больше не встретили бы вы такого великодушия и щедрости! В течение года она уравняла вас в правах со своими старейшими обитателями. Она предоставила вам бескрайние земли, чтобы вы могли найти себе место и проявить все свои природные способности. Вот что Амурка сделала для вас. И что же вы сделали для Амурки? Вы нарушили ее законы, опозорили ее города, развратили ее граждан неправедно добытыми деньгами, взломали систему правосудия, убили тех хранителей мира, которых не удалось развратить. Одним словом, вы столько всего натворили, что наконец мы, настоящий народ, вынуждены были подняться и показать вам, что существует еще, жива еще Амурка, и прежде, и ныне добрая, снисходительная, великодушная, но наделенная также силой для покарания тех, кто ее обижает. Вы сами заставили нас. Вы не оставили нам иного выбора. Я все сказал. Приступайте!