Марк Раабе - Надрез

– Полицию? – Габриэль посмотрел на Лиз.

– Просто увезите меня отсюда, ладно? Как можно скорее! – повторила свою просьбу Лиз.

Дэвид кивнул. Поднявшись на ноги, он подошел к видеокамере и достал оттуда магнитную пленку.

– Мы не можем пройти через дом. Если не повезет и мы наткнемся на кого-нибудь из слуг фон Браунсфельда, которые уже могли прийти, у нас спросят, где, собственно, хозяин дома. И вопрос времени, когда они обнаружат мертвых псов и догадаются вызвать полицию.

– На берегу озера есть сарай для лодок с отдельным причалом. – Голос Лиз дрожал, но в нем слышалась сила. – Фон Браунсфельд водил меня туда, когда я снимала документальный фильм о нем. Но дверь в оранжерею закрыта.

– Нет, там сломан кодовый замок. И я заблокировал его язычок, – сказал Габриэль.

В туннеле на пути к оранжерее у Лиз подгибались ноги. Габриэль поднял ее на руки и нес до люка по узкому коридору. Снаружи они сразу же попали под дождь и, ежась под тугими струями, прошли сто пятьдесят метров до причала. Габриэль взломал замок сарая, замкнул зажигание и уже через пару секунд катер мчался по воде, бившей в его борта.

В тишине, нарушаемой лишь ревом дизельного мотора, они несутся по каналу к озеру Пихельзее, мимо небольшого порта, вверх по Шпрее, змеящейся через город. Дэвид сбрасывает скорость, и вдруг ливень сменяется моросящим дождем.

Под мостом наземки неподалеку от улицы Гельголэндер-Уфер они причаливают к берегу, садятся в такси перед станцией метро и едут в квартиру Дэвида. Все по-прежнему молчат. Все кажется каким-то ненастоящим, слишком уж спокойным и мирным, словно в любой момент может что-то случиться.

Но ничего не происходит.

Этой ночью они спят как убитые.

Следующий день начинается так же, как завершился предыдущий, – проливным дождем, жутковатым затишьем и ощущением, что в любой момент в дверь постучит полиция. Никто не включает телевизор. И радио. Телефонный шнур выдернут из розетки. Квартира точно накрыта стеклянным куполом, защищающим ее от бушующего снаружи шторма.

Около девяти утра Габриэль идет в булочную на углу и покупает пару горячих бутербродов и круассаны. В глаза ему бросаются кричащие заголовки «Берлинер Цайтунг»: «Виктор фон Браунсфельд мертв. Загадочная трагедия на вилле миллиардера».

Ожидая, пока будут готовы бутерброды, Габриэль просматривает статью. Одна из служанок, пришедших убирать виллу, обнаружила в кабинете фон Браунсфельда Юрия Саркова, которого отвезли в больницу. Мертвые псы, крипта, труп Браунсфельда, тело его сына у каменного саркофага, оснащенного коваными цепями, – все это дало столько поводов для пересудов, что факты в этой истории отходили на второй план. Забрав бутерброды, Габриэль оставил газету в булочной. Он не хотел приносить эту историю домой.

Лиз сидит на сером диванчике, завернувшись в одеяло, и смотрит на стену, где когда-то висела картина Дали.

– Тебе нужно к врачу, – говорит Дэвид.

Лиз качает головой, кутается в одеяло и греет руки о чашку красного чая. Ей хочется вернуться в ванную, где она уже провела довольно много времени, но ей претит мысль о том, что опять придется раздеваться. А от внутреннего озноба и горячая ванна не поможет.

Габриэль садится рядом с ней. На журнальном столике лежат копии его истории болезни – аккуратно отсортированные и запротоколированные кошмары.

Лиз отхлебывает чай и покашливает.

– Почему ты не говорил мне, что лечился в психиатрической клинике?

Габриэль пожимает плечами.

– Наверное, по той же причине, по которой я забыл случившееся той ночью.

– Это вытеснение, – негромко говорит Дэвид. – Ты не забыл, просто воспоминания вытеснились.

Габриэль смотрит в пол и молчит.

– Слушай, да, ты стрелял, но застрелил его не ты, а Валериус! Тебе было одиннадцать лет. И ты очутился в критической ситуации.

– Я ведь с тем же успехом мог его убить. Пуля попала ему в бок, но это всего лишь случайность, – возражает Габриэль.

– Учитывая, что с тобой произошло, в тот момент у тебя просто не было возможности принять правильное решение. Вернее, никакое твое решение не могло оказаться правильным, – замечает Лиз. – От понимания этого лучше не станет, но, может быть, чуть легче.

Габриэль кивает, хотя ему и не кажется, что когда-нибудь станет легче. На какое-то время вновь воцаряется гнетущая тишина.

– Почему Сарков вообще забрал тебя из клиники? Я думал, он заодно с фон Браунсфельдом, – говорит Дэвид. – Пока ты оставался в психиатрии, ты вообще не представлял никакой опасности.

– Да и какую опасность ты мог представлять? – добавляет Лиз.

– Я был единственным свидетелем всего этого безумия. Фон Браунсфельд узнал у сына, что я видел, как Валериус убил моих родителей, и опасался, что я видел пленку. Вероятно, фон Браунсфельд довольно быстро выяснил, что я ни о чем не помню, но не был уверен, что когда-то из-за меня не возникнут проблемы.

Дэвид качает головой.

– А что ты мог бы сделать? Пойти в полицию? Эта история настолько невероятна, что тебе все равно никто бы не поверил. И доказательств никаких нет.

– Честно говоря, у меня была куча других причин не обращаться в полицию, – говорит Габриэль. – Но фон Браунсфельду этого, похоже, было недостаточно.

Лиз встряхивает головой.

– Знаешь, я же общалась с фон Браунсфельдом. Этот человек был стратегом и старался обезопасить себя всеми возможными способами. Ему было что терять. Когда ты суперзнаменитость, если о тебе всплывает какой-то слух, вся пресса стоит на ушах и ситуация может развиваться совершенно непредсказуемо, поэтому нельзя терять контроль. Если бы этот слух просочился в прессу, с карьерой фон Браунсфельда было бы покончено.

– Да, звучит резонно, – кивает Дэвид. – Но тогда зачем впутывать в это Саркова? Почему Юрий забрал Габриэля из «Конрадсхее»?

– Наверное, из-за Дресслера, – предполагает Габриэль. – В истории болезни говорится, что незадолго до моей выписки моим лечащим врачом стал доктор Вагнер. С этого момента всю документацию подписывал именно он. Я помню, что у Дресслера начались проблемы из-за методов лечения.

– В смысле, электрошоковой терапии? – уточняет Дэвид.

Лиз удивленно распахивает глаза.

– Черт, они били тебя током?

Габриэль кивает. Он подходит к окну, смотрит на Берлинскую телебашню, серебристым шипом проглядывающую из-за пелены дождя.

– Эта история с электрошоком вскрылась в конце восьмидесятых, был большой скандал, и Дресслера уволили.

– А при чем тут Сарков и фон Браунсфельд?

– Я читал в истории болезни, – говорит Габриэль, – что доктор Вагнер предложил другую стратегию лечения. Похоже, с ним я начал постепенно вспоминать о случившемся.