Гарри Зурабян - Джума

" ... Да, готовит Настька, дай Бог каждой бабе, - отметил Родионов, придвигая тарелку. - Но гонору, как у королевы английской! Почти четверть века прожила со мной, а будто одолжение делала. Любила она, видите ли, своего аса! И где он теперь? Черви жрут... - При воспоминании о червях Борис Николаевич брезгливо сморщился: - Вот, сволочь, поесть нельзя спокойно, и здесь достал. С того света... - Промелькнувший в мыслях "потусторонний привет", окончательно отбил аппетит. Родионов с сожалением посмотрел на остатки жаркого. - Ничего, - успокоил сам себя, - все еще впереди. Я еще покажу, кто в Сибири Верховный Главнокомандующий! Князь Крыскин, говоришь, Анастасия Филипповна? Время покажет, кто из нас идиот..."

Пообедав, взглянув на часы, Родионов подошел к телефону и набрал знакомый номер. Услышав ответ, веселым и непринужденным голосом, бодро заговорил:

- Здравствуй, Михаил Спиридонович! Как здоровье?... Не жалуешься?...

Давай-ка, сегодня встретимся у меня на заимке... Значит, договорились? Часиков в шесть. Миша, шофера возьми. Ну, давай. - Борис Николаевич положил трубку и с нотками торжества вполголоса проговорил: - Что, твари, с властью пободаться решили? Ну-ну...

Он вошел в просторную гостинную, со вкусом и богато обставленную, одну стену которой занимали искусно выполненные из дерева стеллажи с книгами. За старым инструментом известной немецкой фирмы сидела супруга, уронив на колени красивые, ухоженные руки и отрешенно глядя в окно. Родионов невольно залюбовался ею.

"До чего же красива, тварь! - подумал с восхищением. - И годы ее не берут. Ни сединки в волосах, ни морщинки на лице... - И тут же отметил не без гордости за себя: - А чья заслуга? Ну выскочила б тогда за своего летуна - и что? Кем бы была? Офицерской подстилкой! И вдовой уже... А так первая леди в городе, несмотря что замужем за вторым секретарем. Что, в городе? В области! Не сравнить же Настасью, в самом деле, с этими коровами - женами первых? Молодая, стройная, эффектная. С Наташкой, как близнецы. Чья же, все-таки, Наташка - моя или этого аса, крыльями отмахавшего?.."

- Анастасия, - позвал Борис Николаевич.

И хотя произнес тихо, женщина за фортепиано вздрогнула. Медленно повернула голову. Взгляд лучистых, с рысьем разрезом, глаз казался растворенным в тихой, но исцеляющей и светлой печали.

- Анастасия, - повторил Борис Николаевич, - я сегодня поздно буду. Ужин не накрывай.

- Хорошо, Боря, - ответила она безразлично. - Я тоже поздно вернусь. Из Омска приехал камерный оркестр, мне оставили билет.

- Я пришлю Юру. Он тебя заберет.

- Спасибо, я сама доберусь.

- О чем ты говоришь! - попытался возразить Борис Николаевич. - В городе бандиты распоясались, а ты все-таки не простая смертная. Жена второго секретаря!

Она грустно улыбнулась:

- Вряд ли ты успел столько задолжать бандитам, что их заинтересует твоя жена.

Она еще договаривала окончание фразы, а лицо Родионова уже начало багроветь и глаза, в полном смысле, вылезать из орбит. Он почувствовал, как задыхается.

- Что с тобой? - спросила она, поднимаясь.

Ему стоило нечеловеческих усилий взять себя в руки:

- Ничего... - прохрипел и с несвойственной для него жалостью взглянул на жену: - Анастасия, умоляю тебя, будь осторожна.

- Да что случилось, Борис? Ты можешь, наконец, объяснить?!

- Просто... просто... если с тобой что-то случится, я... не переживу, - пришла ему на ум спасительная фраза.

Она изумленно приподняла брови.

- Я не думала, что так дорога для тебя, - в ее голосе прозвучала уже знакомая ему за годы совместной жизни ирония.

- Ты поедешь из театра с Юрой, - жестко потребовал Родионов. - И никаких возражений.

- Хорошо, - согласилась она, глядя на мужа изучающе, до конца не веря его словам и, подозревая в них некий иной смысл.

Борис Николаевич облегченно вздохнул и, выйдя из гостинной, засобирался на работу.

Анастасия Филипповна подошла к окну. Отодвинув ажурные гардины, долго смотрела на улицу, отмечая, как муж выходит из подъезда, садится в поджидавшую его машину и отъезжает. Он не поднял голову, не глянул на выходящие в тихий двор окна квартиры.

- Мама, - услышала она за спиной голос дочери, - почему ты до сих пор живешь с этим ничтожеством? - Наталья подошла и обняла мать за плечи, прижавшись к ней лицом.

- Не говори так, Ната, он - твой отец.

- Моего отца звали Олег Артемьев.

Анастасия Филипповна дернулась и отстранилась:

- Что ты сказала?!!

Наталья смотрела на мать понимающими и всепрощающими глазами взрослой женщины.

- Мне дед все рассказал перед смертью и папино письмо передал, - тихо проговорила она. - Он попросил у меня прощения. И еще сказал, что его страшная болезнь - Божья кара за то, что он разрушил вашу любовь - твою и Олега.

Они с минуту стояли молча, а потом, не сговариваясь, кинулись друг к другу, завыв громко, по-бабьи, протяжно и тоскливо, - так, как плачут бабы только на Руси, независимо от того, выросли они в семье генерала или доярки...

Глава шестая

Артемьева знобило. Воспаленные глаза слезились; голова походила на раскаленный в печи чугунок - так горела и была тяжела. В висках, не переставая, пульсировала тупая, ноющая боль. Он поудобнее уселся на широкой лавке, пристраиваясь спиной к теплой стене русской печки. Шумно дыша, с удовольствием отхлебнул из глиняной кружки большой глоток густого, с запахом малины и хвои, варева.

В светлой горнице, с деревянной, старой, но добротной, с вычурной резьбой, мебелью и домотканными, яркими ковриками на выскобленных добела половицах, возле стола суетился кряжистый, широкоплечий старик, чьи черты лица почти скрывали роскошные усы и борода. Седые, густые

56

волосы, кольцами падавшие на лоб, перетягивал тонкий, кожаный ремешок. Кожа лица представлялась смуглой и обветренной, но почти лишенной морщин и того редко встречающегося ныне оттенка, по которому, не ошибившись, можно с уверенностью определить: человек ведет здоровый образ жизни и протекает она, преимущественно, в достаточном удалении от напичканных автотранспортом и промышленностью городов. Необычным контрастом с седыми волосами и бородой выглядели глаза - удивительно молодые, чистые, не затянутые старческой пеленой. И хотя были темно-карими, почти непроницаемо черными, невольно притягивали взор таившимися в них мудростью, силой и какой-то древней, забытой тайной. В его глазах не ощущались отблески вездесущего ока телевизора и не отражались щедро унавоженные мирской суетой строки газетных полос. Глаза старика лучились первозданным, природным знанием.

- Ты к печи-то поближе, Степаныч, поближе, - зычным, но приятным, голосом наставлял Артемьева старик. - Эт, тебе не дьявольская суздыкалка дома. Ишь, выдумали: газ, вода горячая из энтих щупалец железных. Про бани и не упомнят уже. Камнями пообкладывались, бетоном энтим... Тьфу, прости, Господи! А опосля и дивятся: чего на погосте народу больше, нежели живых?