Гарри Зурабян - Джума

- Егор, еврею нельзя говорить "садись", он сразу начинает собираться в "дальнюю дорогу". Разливай, а я пока, для затравочки, анекдот на эту тему расскажу...

Марк Моисеевич осторожно пристроил на мягкий кухонный уголок свои сто десять килограмм при росте метр шестьдесят и пока Артемьев разливал коньяк и накладывал в тарелки закуску, с неподражаемым артистизмом и юмором занялся своим любимым делом - повествованием анекдотов о евреях. Вдоволь насмеявшись, они дружно выпили и, поминутно перебивая друг друга, делясь последними новостями, с аппетитом принялись за еду.

- До чего же, Егор, люблю я у тебя бывать! - вытирая салфеткой пухлые губы, мечтательно проговорил Блюмштейн.

- Оно и видно, - поддел его Георгий Степанович, - уже недели две глаз не кажешь. Будто не в соседнем подъезде живешь, а на Левобережье.

- Подумаешь, две недели, - отмахнулся Марк Моисеевич. - Мог бы и сам заглянуть.

- Да у меня такое...

- У меня тоже, - загадочно перебил его гость.

Затем красноречиво приложил руку к уху и вопросительно глянул на Артемьева. Тот неопределенно пожал плечами, но в глазах промелькнула тревога.

- Пойдем-ка на балкончик выйдем, Егор. Жарко что-то у тебя. Да и коньячок в голову ударил. Проветримся маленько.

Они вышли в просторную, застекленную лоджию, предусмотрительно взяв из прихожей теплые куртки. Постояв немного молча, Марк Моисеевич тихим голосом проговорил:

- Егор, ты в курсе "родионовской эпопеи"?

Тот, глядя настороженно, кивнул.

- Я , собственно, привет тебе уполномочен передать, - продолжал Блюмштейн, - от одной барышни. От Натальи Родионовой. Очень она тебя видеть желает.

- Постой, - взволнованно проговорил Артемьев, - она, что же...

- Для всех, Егор, она, по-прежнему, не в себе. - Заметив изумленный взгляд Георгия Степановича, пояснил: - Девушка напугана, в полном смысле, до умопомрачения. Видно, у них там что-то из ряда вон выходящее произошло. Но скажу тебе по секрету: актриса она гениальная! Меня, представляешь, Блюмштейна! - чуть не провела. - Марк Моисеевич еле справился с охватившим его волнением и продолжал: - У нас состоялся очень трудный и нервный разговор с ней. Сам понимаешь, она, в некотором роде, свидетель, многие с ней побеседовать бы желали. В том числе, и оттуда... Догадываешься? Вообщем, попала девчонка в переплет. Умоляла меня никому ничего не говорить, кроме тебя. Встретиться она с тобой хочет, и чем скорее, тем лучше. Сейчас, поверь мне, она, действительно, на грани нервного срыва. Причем, последствия его могут быть весьма и весьма печальны для ее здоровья.

- Спасибо тебе, Марк, - с чувством проговорил Георгий Степанович. - Я представляю, чем ты рискуешь.

- В данный момент, я рискую подхватить на твоем балконе простуду. Не пора ли нам пропустить "рюмочку чая" за здоровье некоторых барышень?

- Пошли, Марк, - согласился Артемьев. - Но сначала скажи: как нам встретиться? Когда?

- Я устрою тебе консультацию нескольких больных, тем более, в этом есть необходимость. А там на месте и решим. Договорились?

Через два дня Артемьев с волнением ожидал в кабинете Блюмштейна появления Натальи Родионовой. Он поминутно смотрел на висевшие над столом часы. И когда дверь открылась, Георгий Степанович почувствовал резкий укол в сердце.

" Этого еще не хватало! - подумал с тревогой. - Что это вы, сударь, так разволновались?"

Додумать свою мысль он не успел. В кабинет стремительно вошел Марк Моисеевич, пропустив вперед хрупкую, стройную девушку.

- Бог мой! - только и мог вымолвить Артемьев, вглядываясь в нее.

Впрочем, пристальное внимание было излишним. Он и так узнал знакомый изгиб бровей, красиво очерченную линию рта и глаза. Перед ним стояла почти точная копия, с той лишь разницей, что материнские черты лица придавали ее облику очаровательную женственность.

- Здравствуйте, Георгий Степанович, - она вымученно улыбнулась, присаживаясь на стул.

- Ну, вы тут побеседуйте, - незаметно подмигнул Артемьеву Марк Моисеевич, - а я пока на шухере постою. И он спешно покинул кабинет.

Наталья Родионова сидела, низко опустив голову и теребя в руках... Только сейчас Артемьев заметил эту вешицу. Не узнать ее он просто не мог. Девушка медленно подняла голову, в ее глазах стояли слезы.

- Георгий Степанович, у меня никого не осталось, кроме вас! - И, уткнувшись лицом в старого, плюшевого мишку, горько расплакалась.

Он кинулся к ней. Прижав, растерянно стал гладить по вздрагивающей, спине, ласково приговаривая:

- Ну, полно, Наташенька, полно. Все образуется, все будет хорошо...

- Ничего уже не будет, - сквозь слезы лепетала она. - Он убил ее. Понимаете, убил?!! Ради каких-то паршивых денег. Он сумасшедший! И Багров с ним заодно, и еще есть люди...

- Опомнись, что говоришь, Наташа?! - воскликнул Георгий Степанович. При чем здесь деньги и Багров? Как ты можешь такое про отца...

- Он не мой отец! Вы же поняли это, - она подняла на него заплаканное, страдальческое лицо. - Мой отец, - Наталья сделала ударение на этих словах, - никогда бы и пальцем не тронул маму, даже ради полмиллиарда долларов. Он любил ее, понимаете, лю-бил! Неужели, вы до сих пор не можете поверить, что я - дочь Олега, вашего брата?!

Георгий Степанович в изнеможении опустился на стул, с непередаваемой жалостью глядя на сидевшую напротив девушку.

- Вы узнаете это? - она протянула ему игрушку. - Это же Топтыжка папин любимый талисман. Он подарил его маме перед последним полетом. Она сказала ему накануне, что беременна. И он отдал Топтыжку ей для меня, еще не родившейся. А сам не вернулся после полета. У меня есть папино письмо, которое он ей написал. Мне его потом, перед смертью, дедушка отдал...

Она замолчала, кусая губы и глядя на Артемьева тоскливыми, горестными глазами. Так смотрят люди, однажды заглянувшие в бездну. Не сорвавшиеся в нее, но постигшие весь холод, мрак и глубину, ощутившие ее неодолимую, страшную власть и до скончания века вынужденные отныне нести в своей душе ее мрачный, грозный, с годами не рубцующийся, кровоточащий оттиск.

- Наташа, - взволнованно начал Георгий Степанович, - ей-Богу, прости, но я не знаю, что тебе сказать. Все так неожиданно, вдруг и так печально. Голос его казался глухим и больным. - Я верю тебе, безусловно, верю, но Наташа... - Он запнулся, не в силах подобрать нужные слова. - ... я боюсь навлечь на тебя гораздо большие несчастья, чем те, что ты уже пережила. Пойми меня правильно.

Увидев, как лицо ее принимает отчужденное выражение, Артемьев подхватился и в растерянности заметался по кабинету.

- Господи, что я говорю! - он резко к ней повернулся: - Наташа, тебе надо бежать! - не соображая, выпалил Георгий Степанович. - Да-да, конечно, тебя необходимо спрятать. Сейчас... - Артемьев остановился и взволнованно продолжал: - Подожди... Я только соберусь с мыслями.