Андрей Троицкий - Амнистия

Через несколько минут они закончили работу. Чтобы песчаный холмик, не был издали слишком приметным, Журавлев долго ходил взад-вперед по могиле, утаптывая землю. Локтев отошел подальше, нарезал лопатой несколько квадратов мха, уложил его сверху на могилу.

– Пройдет два-три дождичка – и все тут будет ровно.

Журавлев, вполне довольный собой, обошел вокруг могилы, снял шляпу и минуту постоял в скорбном молчании. Локтеву показалось, он хочет сказать что-то подходящее случаю.

Но Журавлев ничего не сказал, только вздохнул тяжело и, подобрав с земли обе лопаты, побрел к лодке.

Через час «казанка» причалила к пустому поросшему лесом берегу в восьми километрах от поселка Рыбачий.

По дороге, Журавлев, сидевший на моторе, побросал в воду лопаты, обрез «тулки», решетчатый настил и полную канистру бензина. Локтев, прихватив сумки, выбрался на берег и передал Журавлеву несколько круглых обросших мхом камней. Сыщик, пристроил камни под задним сидением. Журавлев разулся, бросил на берег ботинки. Затем он, высоко поднимая под головой топор, прорубил десяток дырок в днище «казанки». Закатал брюки, завел мотор.

Спрыгнув в воду, он развернул лодку носом к озеру, отпустил её. «Казанка», медленно сбавляя ход, метров двести прошла прямо, закружилась на месте, погружаясь под воду кормой. Мотор заглох. Через пять минут из воды торчал только блестящий на солнце нос алюминиевой лодки, но и он, пустив пузыри, скрылся под набежавшей волной.

Часа полтора Журавлев с Локтевым лесом добирались до шоссе. Еще четверть часа они стояли на пустой дороге, ожидая попутной машины. Наконец, из-за поворота показался «Урал» с прицепом, груженый круглым лесом.

Еще через пару часов спутники, купив билеты на ближайший московский поезд, обедали в привокзальном буфете станции «Медвежьегорск».

Журавлев, вымотавшийся после утренней экспедиции, не мог пожаловаться на аппетит. Он съел две порции куриной лапши, почему-то крепко пропахшей рыбой, и биточки с картошкой. Локтев, проголодавшийся до колик в животе, съел две порции безвкусных сосисок с тушеной капустой.

Он пришел в тихий восторг от вокзальной стряпни. И всерьез подумывал о третьей порции, ещё одной бутылке пива и ста граммах водки. Сытный поздний обед, как и следовало ожидать, притупил муки совести. Локтев отошел к прилавку и вернулся к столику с полной тарелкой.

– Когда мы познакомились, – Локтев принялся за еду, – вы сказали, что вы не убийца, а сыщик.

– Во-первых, вы слишком доверчивый человек. Во-вторых, я действительно не убийца.

Локтев, сосредоточенный на своих мыслях, не слышал последних слов.

– Вы знаете, я раньше не убивал людей, – сказал он. – Никогда. А теперь я соучастник убийства.

Журавлев, слегка осоловевший от пищи, обильно сдобренной маргарином, блаженно заулыбался. Приступ изжоги ещё не начинался, поэтому можно было переброситься словом.

– Я тоже не убивал людей, – ответил он. – Правда, года два назад убил чеченского дантиста. Он взял с меня большие деньги и сделал мост, который через день сломался. А когда я пришел к нему со сломанным мостом, он заявил, что я должен снова платить. Короче, мы не сошлись в этом вопросе, и дантист скоропостижно скончался. Умер, так сказать, насильственной смертью. При исполнении трудовых обязанностей. Но я никогда не считал дантистов, тем более чеченских дантистов, за людей. Поэтому и убийство как бы не в счет.

– И много у вас таких… Которые не в счет?

Журавлев, сделав вид, что занят едой, не ответил.

Локтев грустно покачал головой, живо представляя себе сцену скорой расправы над несчастным чеченским дантистом. Он не мог и не стремился понять, говорит Журавлев правду или складно привирает, получая удовольствие от вранья.

Поезд подошел, когда очертания горы Медвежья потерялись в густых вечерних сумерках. Купе оказалось пустым. Локтев сел у окна и стал смотреть на огоньки станции. Журавлев незамедлительно разделся, получил у проводницы свежее белье и через пять минут сладко захрапел на верхней полке.

Локтеву не спалось.

Поезд тронулся, а он ещё долго сидел перед темным окном, затем достал из сумки книгу в мягкой обложке и начал читать, но чтение оказалась слишком серьезным. Герои романа вели бесконечные многозначительные диалоги, но сюжет не двигался с места. Смысловой подтекст книги был недоступен пониманию, а трагизм бытовых ситуаций нагнетался с каждой страницей.

Локтев закрыл книгу и пошел в вагон ресторан, где оказался единственным посетителем. Некуда не торопясь, он выпил бутылку пива и съел бутерброд с рыбой. Из ресторана отправился в соседний седьмой вагон, где работала проводницей Лида Смирнова.

Служебное купе оказалось запертым. Локтев долго настойчиво барабанил в дверь костяшками пальцев, пока, наконец, не сообразил, что в купе никого нет. Он четверть часа стоял в узком коридорчике, дожидаясь, когда вернется Смирнова. Но вместо Лиды из соседнего вагона пришла незнакомая пожилая проводница.

– Лидину бригаду перевели, – ответила на вопрос Локтева проводница. – На другое направление.

– На какое направление?

– Теперь до конца осени она будет ездить в Санкт-Петербург. Там два новых поезда пустили, пассажиров много. А потом снова здесь будет работать.

Локтев на бумажной салфетке записал номер поезда, на котором теперь работала Смирнова. Он поблагодарил проводницу, вернулся в свое купе и погасил верхний свет.

Москва встретила путешественников не слишком гостеприимно: пронзительным холодным ветром и серым моросящим дождичком. С вокзала Локтев не поехал к себе домой. Из соображений безопасности отправился на Большую Полянку к старику Мухину.

– Ну что, сыщик, нашел, чего искал? – спросил Мухин, пропуская Локтева в прихожую.

– Если бы я только знал, чего искать, – уклончиво ответил Локтев.

Заводить со стариком откровенный душевный разговор не хотелось. И что рассказать? Про изрубленные лопатами трупы молодых ребят? Или ещё веселей, про убийство Осипова?

Мухин хоть и военный в прошлом человек, повидал в жизни кое-что, но выслушать всю правду без валидола он не сможет. Локтев скинул ботинки, взглянул на часы: семь вечера. Возможно, Руденко ещё на месте.

Локтев набрал номер и не ошибся, Руденко действительно на месте. Услышав голос Локтева, он взорвался, как перегревшийся паровой котел.

– Кактус, мать твою, где ты пропадаешь? Ты знаешь, цыпленок обосраный, как ты меня натянул? Не знаешь? Так я тебе скажу…

Трубка изрыгнула целый поток грубости и семиэтажного мата. Казалось, на том конце провода, Руденко содрогался, корчился от злости и брызгал горячей слюной на казенные бумаги. Локтев выждал паузу и снова поднес трубку к уху. Инспектор уже слегка остыл.