Андрей Троицкий - Капкан на честного лоха

Климов влепил ему увесистую пощечину.

– Ты что, уже сдался? – прохрипел Климов. – Откинуться хочешь? Отвечай, ты сдался?

Он отвел руку назад, и снова съездил открытой ладонью по щеке Урманцева. Никакой реакции. Только в носу что-то едва слышно забулькало, кажется, снова пошла кровь.

– Не умирай, – прошептал Климов, он, не плакавший много лет, сейчас готов был разрыдаться. – Слышь, что говорю… Потерпи немного. Мне ведь не легче, черт побери. Мне самому не легче…

Надо что– то делать. Если не пустить воздух, кранты. Климов на карачках дополз до лестницы. Встал, борясь с головокружением, с трудом переставляя ноги, забрался наверх. Подняв правую руку, толкнул люк. Крышка не сдвинулась. Климов переступил на верхнюю ступеньку лестницы, навалился на люк плечом, стал разгибать ноги и спину.

Еще усилие, еще… Нет, все бесполезно.

Крышка не скрипнула, не поднялась ни на миллиметр, словно сверху на неё положили пару бетонных плит. Собрав последние силы, Климов ещё раз толкнул доски, но испытал лишь острую боль в плече и пояснице. Голова пошла кругом. Он стал спускаться, ненароком пропустил предпоследнюю ступеньку, потеряв равновесие, грохнулся вниз, врезался носом в земляной пол.

– Проклятый подвал, – простонал Климов. – Чертова душегубка.

Климов лежал на животе и кашлял, кашлял, кашлял. Он чувствовал, как последние силы покидают его, а перед глазами кружатся разноцветные кладбищенские кресты. Воздуха не было. Климов подумал, что умереть в подвале от удушья – это все равно лучше, чем вернуться на зону.

Новый приступ кашля оказался таким сильным, что заболел верх живота. Видимо, уже начинался отек легких. Значит, скоро, совсем скоро… Климов не довел до конца мысль, он потерял способность рассуждать логически. Сверху донеслись какие-то шорохи и скрипы, будто кто-то передвигал с места на место тяжелую мебель.

Климов последним усилием перевернулся на спину.

Полная темнота. Он даже не понимал, закрыты или открыты его глаза. Только чувствовал, как сверху ему на лицо летит то ли сухая земля, то ли мелкий песок. Крышка погреба скрипнула. Приподнялась, распахнулась. Со свой позиции Климов увидел темный абрис мужской фигуры. Человек встал на колени. В люк просунулась голова в шапке.

– Эй, – сказала голова.

На секунду Климов ослеп, в глаза попала пыль. В лицо пахнуло неземной легкой свежестью. Но что это за человек? Климов не знал, откликаться ли ему на голос или сохранять молчание.

– Эй, эй, вы, – придушенным голосом позвал человек. – Слышь…

Климов открыл рот, но вместо ответа снова зашелся кашлем.

Маргарита Павловна и Цыганков не спешили закруглять завтрак, потому что торопиться некуда. Они вышли из забегаловки, когда время уже подошло к полудню. Спустились к остановке, проехали три квартала на автобусе, когда вышли, свернули в темный кривой переулок, застроенный гнилыми трущобными домишками.

Цыганков, счастливый и хмельной от стакана водки, от жирной обильной пищи, от свалившейся на голову безграничной свободы, шел сзади женщины, свистел и помахивал дорожной сумкой. Маргарита остановилась возле калики, велела Цыганкову ждать за забором, сама прошла на двор, поднялась на крыльцо и постучала в дверь. На крыльце показался какой-то небритый сумеречный субъект в свитере и душегрейке, сшитой из некрашеных кроликовых шкурок.

Он вернулся в дом, через минуту снова появился на крыльце, проворачивая на указательном пальце связку ключей, спустился с лестницы. Маргарита махнула Цыганкову рукой, мол, иди сюда и пошла за хозяином. Цыганков прошел на участок, свернул за дом. Оказалось, что там, спрятанный от людских глаз, помещался кирпичный гараж на две машины. Мужик открыл ворота, Цыганков увидел вымытую пятидверную «Ниву» цвета молодой травы, по виду почти новую.

– А я уж устал вас ждать, – сказал хозяин и вздохнул. – Думал, не придете.

– Куда же я денусь, если отдала задаток, – ответила Маргарита.

Мужик вошел в гараж, погладил машину по капоту и крылу, погладил нежно, ласково, так не всякую женщину гладят. Снова вздохнул.

– Никогда бы не отдал машину, – сказал он. – Но деньги очень нужны.

– Кому сейчас деньги не нужны? – нетактично влез в разговор Цыганков.

Мужчина неодобрительно покачал головой, будто молодой человек портил ему последние, самые трогательные минуты прощания с родным сердцу автомобилем.

– Я подзарядил аккумулятор, – сказал он. – Шины подкачал. Побегает ещё моя ласточка.

– Какие нежности при нашей бедности, – проворчал Цыганков.

Хозяин открыл дверцу, сел за руль, выгнал машину из гаража. Затем запер ворота, подошел к женщине, вытащил из кармана душегрейки и передал ей сложенную вдвое бумагу. Маргарита пробежала глазами рукописные строчки доверенности, достала из сумочки кошелек, передала хозяину деньги. Тот, обильно слюнявя пальцы, дважды пересчитал купюры и пошел открывать ворота на улицу.

– Водите машину? – спросила Маргарита.

– Вожу, – кивнул Цыганков. – Но права дома оставил. А дом у меня в Подмосковье.

Цыганков в задумчивости поскреб затылок и добавил:

– То есть был в Подмосковье. Сейчас дома нет.

– Сгорел что ли? – заинтересовалась Маргарита.

– Голубятня сгорела со всеми голубями, – кивнул Цыганков. – Дом стоит. Но туда мне все равно нельзя вернуться.

Маргарита устроилась на водительском сиденье, отрегулировала кресло под себя. Цыганков поставил сумку в машину, забрался на заднее сидение. «Нива» тронулась с места, выехала за ворота. Хозяин машины, теперь уже бывший, поднял руку и махал вслед автомобилю, пока тот не скрылся за поворотом.

Возле края тротуара беседовал со знакомой девушкой милиционер из дорожно-постовой службы. На ремешке, накинутом на ладонь, болтался полосатый жезл. Холодок беспокойства проник в сердце Цыганкова.

– А если менты тормознут, ксиву спросят? – спросил он. – Что будем делать?

– Попробуем денег сунуть. Или, – Маргарита не успела договорить, утопила в полу педаль тормоза.

Машина дернулась, пронзительно заскрипели тормоза. Зазевавшаяся худая дворняга, оглушенная весной, оттепелью и солнцем, едва успела выскочить из-под колес.

– Или ещё что-нибудь придумаем, – договорила мысль Маргарита.

На черепашьей скорости проехали знакомую улицу, ту же площадь, одноэтажный универмаг с запыленными черными витринами. Фикус, выставленный за стеклом среди манекенов, пожелтел и загнулся от сквозняков и холода. Через четверть часа выбрались из Ижмы. На выезде не попался ни один милиционер или военнослужащий. Теперь можно прибавить ходу.

Отъехав десять километров от Ижма, остановились. Дождавшись, когда трасса опустеет, съехали с дороги в березовые заросли. Здесь предстояло дожидаться вечера.