Андрей Троицкий - Смерть по вызову

– Эй, черт побери, я здесь, – Романов смотрел снизу вверх из кювета на жену, маячившую на дороге, как бесплотная тень. – Иди сюда.

Романов видел, как Светлана Петровна, услышав его голос, оступаясь и припадая на одну ногу, стала спускаться вниз, к нему. Романову стало легче, отступила боль и смертная тоска неопределенности. Он понял, что выжил, спасся самым чудесным образом. Голова кружилась от слабости, белый, такой прекрасный снежный мир, похожий на балетную декорацию, плыл перед глазами. Романов испугался, что снова потеряет сознание и там, глядишь, умрет в беспамятстве. Он сжал слабые пальцы, стараясь остаться в этом реальном мире. Он понял, что Светлана Петровна сидит рядом с ним, подложив ладонь под его голову, другой рукой гладит мужа по лбу и щекам.

– Кажется, помираю я, – сказал Воронин откуда-то издалека. – Кажись, сердце лопнуло. Жену со вчерашнего не видел. Записку ей оставил. Чтобы не волновалась. А меня вот убили. Вот и убили меня.

– Потерпите, – Светлана Петрова повернула голову к Воронину. – Пожалуйста, потерпите. Все обойдется. Все будет хорошо

– Сейчас умру, – сказал Воронин. – Мне в сердце попали. И в живот. Сейчас вот умру. Все, сейчас умру.

Светлана Петровна гладила Романова по мокрым волосам, приговаривая: «Потерпи, приедет „скорая“. Вот-вот врачи приедут». Она сидела на снегу, плакала и терзалась вопросом: догадался ли хоть кто-то из соседей эту «скорую» вызвать.

– Не плачь, мне и так худо, – сказал Романов. – Теперь я не умру.

И вправду, стало легче, мир перестал вертеться перед глазами, подул ветер, отгоняя прочь тяжелые снежные тучи. Романов поднял голову, посмотрел на Воронина.

– Он смотрит на меня, – сказал Романов.

– Он никуда не смотрит, он умер, – Светлана Петровна сдернула с себя испачканную грязью спортивную куртку, оставшись в одной майке с короткими рукавами. Свернув куртку вдвое, сунула её под голову мужа.

– Пожалуйста, закрой ему глаза, – попросил Романов. – Он смотрит на меня

– Это тебе кажется. Он умер.

Светлана Петровна прислушалась. Сирены милицейских машин или «скорой помощи» приближались, становились все громче.

Она снова заплакала, на этот раз от счастья.

Егоров оставил свой джип на служебной стоянке и, засунув руки в карманы куртки, прошагал двести метров до входа в офис. Он уже прошел тамбур между дверей, хотел поздороваться с охранником, но не увидел знакомого лица. Дорогу Егорова преградили два коротко стриженных парня в одинаковых темных костюмах. Они плечо к плечу стояли перед Егоровым и улыбались. Он в замешательстве шагнул назад, сообразив: что-то не ладно, если начальника службы охраны не пускают в офис какие-то мордовороты. Немая сцена могла продолжаться бесконечно долго, но Егоров справился с замешательством.

– Ну, что сей сон означает? – спросил он мрачно.

– А вы, простите, Егоров? – вежливо спросил один из молодых людей. – Я не ошибся?

– Ты не ошибся, – кивнул Егоров, сейчас не было времени на порожние разговоры. – А теперь можно пройти?

– Очень сожалеем, но был приказ вас в офис не пускать, – сказал второй молодой человек. – Простите, но мы только выполняем приказ. Сейчас спустится наш начальник Васильченко Анатолий Сергеевич, он вам все объяснит.

– Никакого Ваильченко не знаю, пока я здесь начальник службы безопасности, – проворчал Егоров, понимая, что препирательства не имеют смысла.

– Очень сожалеем, но так получилось. У нас приказ. Вот дверь в комнату посетителей. Посидите пока там, а Васильченко спустится.

Один из парней поднял трубку висящего на стене телефона.

Другой парень распахнул перед Егоровым дверь в небольшую комнату, часто пустовавшую, со стоящими вдоль стен стульями и однотумбовым письменным столом. Егоров, поняв, что вразумительных объяснений все равно не получишь, придется ждать неизвестно откуда взявшегося Васильченко, переступил порог, огляделся по сторонам, повесил кепку на металлическую вешалку и расстегнул куртку. Он устроился за письменным столом, положив локти на столешницу, и минут пять развлекался, раскачиваясь на задних ножках стула. Когда это занятие надоело, Егоров закурил и, придвинув ближе пластмассовую пепельницу, уставился в зарешеченное окно, выходившее во внутренний двор.

За этим окном решительно ничего не происходило, только какой-то мужик в ватнике расхаживал взад-вперед, неся на плече совковую лопату, как ружье. Егоров зевнул и отвернулся, испытывая тяжелую сонливость. Он чуть свет побывал в пустой квартире Лены Романовой, снял «жучки» и отогнал в гараж «Жигули» с записывающей аппаратурой.

Затем он пересел в свой джип и с тяжелым сердцем поехал к вдове Воронина. Он сказал Марии Петровне все слова утешения, что смог вспомнить дорогой. Женщина, уже надевшая черное платье и вдовий платок, занавесившая зеркала тряпками, смотрела на Егорова сухими глазами. «Теперь я одна осталась, – сказала она. – А Илья… Я так и знала, что он плохо кончит. Сердце чувствовало: не сегодня, так завтра что-то случится, что-то страшное». «Это был день как день и ничто не предвещало плохого», – Егоров маялся, не зная, что ответить, страдал от своего косноязычия и от какого-то сладкого вонючего запаха, исходившего то ли от сухих веток ладана, то ли от ароматических свечей, зачем-то зажженных на столе. «Все материальные расходы возьмем на себя», – сказал он. «Чего уж вы там на себя возьмете? – отмахнулась Мария Петровна. – Я откладывала на черный день. И вот он наступил, самый черный день. Сегодня они там, в морге делают вскрытие, а похороны в понедельник. Только в понедельник выдадут тело». Егоров машинально кивал головой, все слова казались ему никчемными, пустыми. «Я ещё заеду вечером», – сказал он и ушел, чувствуя себя виноватым и стремясь понять природу этого чувства.

– Добрый день, – невысокий худощавый мужчина в дорогом двубортном костюме вошел в комнату посетителей, подошел к Егорову и протянул руку. – Простите, что задерживаю вас. Срочные дела.

Егоров раскачивался на задних ножках стула и делал вид, что не замечает протянутой руки.

– Что это за цирк в коридоре устроили? – Егоров посмотрел в окно. – Кто эти люди? И вас не имею чести.

– Анатолий Сергеевич, – мужчина убрал руку, придвинул к себе ближний стул. – Мне неприятно вести этот разговор именно с вами, с коллегой. Я не дипломат, а охранник, поэтому в риторике не силен.

– Не нужно никакой риторики, – Егоров вытащил из пачки новую сигарету. – Только объясните, что все это значит?

– Конечно, разумеется, – Васильченко завертелся на стуле, выбирая удобную позу. – Поймите, это не мое решение… Мне очень жаль…

– Чего, собственно, жаль? – Егоров начинал терять терпение.