Юрий Вигорь - Сомнительная версия

— А вдруг я все же в чем-то ошибаюсь? Временами мне кажется, что я взялся за задачу, которая мне не по плечу. Правда, до сих пор мне еще никто не доказал, что я заблуждаюсь. Не такой уж я дурак, мог бы и понять.

— Видите ли, вы смотрите на все со своей колокольни, вы изучили проблему, проделали опыты, для вас все кажется ясно и просто…

— Совсем не все ясно и не все просто, — воскликнул Костя, — но кое в чем я все же твердо убежден.

— А Петухов и Лузанский не убеждены именно потому, что не могли серьезно вникнуть в вашу проблему, ведь она очень специфична. И потом, есть текущие дела, у института свой утвержденный план.

— А разве можно запланировать, скажем, открытие теории Эйнштейна или Циолковского? «Нет, погодите с вашими теориями, дорогие товарищи, у нас их нет на повестке дня». Я, конечно, не имею в виду в прямом смысле себя, я знаю себе цену. Не бог весть какое открытие, но все же дело нужное и на Западе этой идеей занимаются. Я недавно сидел в библиотеке и переводил со словарем несколько статей. Но я иду в решении этого вопроса своим путем, а не по чьим-то следам.

«А ведь он, ей-богу, счастливее меня, — думал Станислав Андреевич, разминая папиросу. — Он одержим своей идеей, у него есть любимое дело, и даже если он в чем-то не прав, рано или поздно он найдет верное решение, и будет жаль, если плоды его труда пожнет Петухов. Тот теоретик, а у этого стенд и проделаны десятки экспериментов. Путь практики — всегда надежный путь. И ведь до чего одержим, его ничто не остановит, никакие авторитеты. Вот ведь как важно иногда встретиться с таким задерганным, надоедающим письмами изобретателем лицом к лицу, и понимаешь, что для человека это дело всей жизни и он не просто одержимый маньяк, а экспериментатор и, может быть, в чем-то даже прав. По крайней мере, он заслуживает того, чтобы серьезно вникли в его расчеты и доказали, в чем именно ошибка. Ведь надо же, не поступился человек даже тем, чтобы расстаться с женой, ушел из дому, ютится где-то в общежитии или ночует на яхте. И наплевать ему на неудобства, он их просто не замечает. А посади его на мое место, дай лабораторию…»

— Вы поймите, — говорил с жаром Костя, — ведь непризнание идеи — это трагедия для изобретателя. Что толку биться как рыба об лед, если понимаешь, что это никому не нужно?.. Страшно остаться вне игры, просто прозябать и нагуливать розовый жирок. В том-то и беда, что человек не всегда находит в полной мере выход для умственной энергии, работа зачастую сковывает узкими рамками, а чувствуешь, что можешь дать больше… Я вот производственник, сменный мастер, мы тоже гоним план, и если я внесу частное рацпредложение, как увеличить выпуск деталей, это будут приветствовать. Но стоит заикнуться о серьезных экспериментальных исследованиях, которые позволят изменить что-то в корне, — мне скажут, что у нас не институт и теориями заниматься не место. А куда пойдешь со своими идеями? Нельзя же всем провинциальным изобретателям перебраться в Москву. И начинается писанина, годами длится переписка, которая надоедает тебе и другим, время идет, идет, и ты становишься издерганным, рассеянным, а твоя неудовлетворенность никого не колышет, жизнь требует, чтобы ты вкалывал на работе как все, отдавал себя производству и гнал, гнал план. Ты ходишь по цеху как лунатик и ждешь не дождешься конца смены, когда снова сможешь вернуться к своим расчетам и схемам.

— Да-да, я понимаю вас, во многом вы правы, — кивал Станислав Андреевич, ероша влажными пальцами редкий пушок на своей полысевшей голове.

— Э, да что говорить, — вздохнул Костя и взял из положенной Станиславом Андреевичем пачки папирос «беломорину». — Сколько нашего брата мастерит где придется, на чердаках, в сараях, пишут, рассылают свои чертежи, а они попадают к таким вот Лузанским и возвращаются с приложенной к ним коротенькой цидулькой обратно. Иной раз приедешь в большой город в командировку, смотришь, с какими лицами люди мечутся по магазинам за шмотками, и думаешь, сколько энергии люди распыляют по пустякам. Накапливать барахло мыслящий человек не станет, ему это скучно. Как сказал один мудрец: «Живи для себя, и ты будешь чувствовать себя среди врагов, ибо каждый мешает твоему благу, но живи для других, и ты будешь чувствовать себя среди друзей».

В маленькой рубке было накурено, табачный дым от папирос плотной завесой стоял под потолком, и пробивавшийся сквозь него свет пластмассового плафона создавал у Станислава Андреевича иллюзию, что они находятся на дне небольшого аквариума, в котором давно не меняли воду. Он повернулся к иллюминатору, прижался лбом к холодному стеклу и увидел рядом с лицом непроницаемо-черную воду. Даже легкая зыбь, казалось, совсем улеглась, и повсюду царил покой.

Потом они вышли на палубу, и Станислав Андреевич, стоявший совсем рядом со штурвалом, протянул было к нему руку, но, словно чего-то устыдясь, полез в карман за спичечным коробком, несколько раз подкинул его на ладони и снова спрятал назад.

— А эта молодая женщина, которая приходила днем к вам на яхту… — спросил он низким грудным голосом, но почему-то осекся.

— Верка? Это моя сестра, самая младшая. Приехала на неделю из Очакова. Я ведь сам очаковский, у меня там мать и две сестры. Третий год собираюсь хоть на недельку съездить домой и все никак не могу выкроить время. Нынешний год яхтсмены из нашего клуба ходили в двухнедельный поход по Черному морю, так тоже пришлось отказаться, хотя заходили по пути в Очаков. Возьмешь отпуск, а потом понадобится ехать в Москву, перевозить свой стенд, могут на заводе не отпустить. Берегу на осень, когда свободное время потребуется для дела.

Небо на востоке уже светлело, луна низко повисла над самым горизонтом, казалось, вот-вот готовая окунуться в маслянистую гладь моря, где в синеватой неопределенности зыбко вздрагивала на воде ее желтоватая тень. Огни пароходов на рейде, казалось, померкли, стояла такая тишь, что было явственно слышно, как с легким всплеском далеко от берега опустилась на воду чайка и тотчас взлетела.

— Хотите выйти со мной в море? — неожиданно предложил Костя. — Вот и сбудутся ваши недавние чаяния, постоите за штурвалом в открытом море, а не здесь, под берегом. С пяти часов можно уже брать отход. Только придется сходить вам за паспортом.

— А без него никак нельзя? — просящим тоном сказал Станислав Андреевич.

— Нет, что вы, пограничники не выпустят. У них насчет этого строго. Так вам ведь тут недолго. Как раз и рассветет совсем. Я буду вас ждать, подготовлю пока яхту к отходу.

Станислав Андреевич спустился на пирс и неторопливо стал подниматься террасами. На даче, где он снимал комнату, все спали. Осторожно отворив скрипнувшую калитку, он прошел по усыпанной гравием дорожке, которая блестела от обильной утренней росы и при каждом его шаге наполняла тишину приглушенным шорохом. Проследовав к себе, он, не раздеваясь, лег навзничь на кровать и долго лежал с открытыми глазами, глядя на оклеенный простенькими обоями дощатый потолок. Сон все не шел, хотя глаза болели от усталости. Ему казалось, что он уже не сможет спокойно отдыхать в этом городке, постоянно будет чувствовать присутствие этого человека, думать о нем, о его изобретении, которое наполняет всю жизнь этого неудачника смыслом, а пойти посмотреть на его стенд, серьезно вникнуть в расчеты и графики у него недостанет мужества, и впору собирать вещи и уезжать отсюда, чтобы долгожданный отпуск не пропал зря.