Юрий Вигорь - Сомнительная версия

Едва он вступал в полосу трезвости, как по городу тотчас распространялся зловещий слух, что Галушка-Француз снова вшил «торпеду» и объявился в букинистическом мире. Появление его воспринималось конкурентами как стихийное бедствие. К нему относились с почтением, его побаивались. Он скупал лучшие книги, с самозабвением возвращенного к жизни предавался азарту, а по вечерам жадно читал. Конечно же и он не был в этом круговороте дел безгрешен: чтобы пополнить свои скромные ресурсы, Костя частенько перекидывал книги из магазина в магазин.

Но проходило какое-то время, карантин миновал, Костя снова ложился в больницу и вырезал «торпеду». Увы, снова наступала роковая полоса запоя. Часть купленных книг постепенно уплывала в букинистические, «стрелки» и «перехватчики» облегченно вздыхали, а Костина жена снова впадала в горькое уныние. Счастье в их семейной жизни шло полосами, было зыбким и недолгим. Какая причина лежала за всеми этими переменами в Костиной душе? Что мешало ему удержаться от лихорадивших его страстей, обрести себя? Человек он был скрытный и сложный. Может быть, прими режиссер покинутого Костей театра на какие-нибудь третьи роли этого беспокойного чудака в тот момент, когда приходила полоса трезвости и он возрождался, в жизни его все бы образовалось и он сумел бы снова стать актером, снова найти себя в искусстве. Может, ему не хватало маленькой поддержки, понимания, толчка со стороны. Жизнь уже преподала ему достаточно жестокий урок. Но никто, разумеется, не желал рисковать. Костя был в глазах режиссеров личностью, навсегда утратившей доверие. Он был отверженным в этом мире. И без него хватало кругом способных актеров. При встрече с каким-нибудь из своих прежних коллег он порой вспоминал былые времена совместной работы, пускался в разговоры о спектаклях. Глаза его наполнялись при этом такой неизбывной тоской, что в них было неловко и больно смотреть.

— Каким ветром занесло тебя, братец, в наши края? — сказал Костя, усаживаясь на скамью напротив Дудина и протирая платком стекла очков. — Время клонится к вечеру, а ты направил лыжи в сторону, противоположную Зеленограду. Уж не приобрел ли здесь дачку? Не потянуло ли к тишине? А может, по адресочку едешь? Может, достойную интереса библиотеку у кого присмотрел?

Он подмигнул со значением сперва левым, а потом правым глазом, зрачки которых тускло поблескивали, точно свинцовые пломбы, и взгляд их, казалось, был обращен загадочно внутрь.

Дудин смятенно улыбнулся, сдержанно поздоровался и заерзал на скамье. «Еще, чего доброго, увяжется за мной, — обеспокоенно подумалось ему. — Прилипчивый человек этот Галушка-Француз. Вот уж свалился на мою голову совсем некстати. Как бы от него отвязаться? В случае чего выйду на остановку раньше, пропущу электричку, только бы он не подсмотрел, куда я пойду».

Случалось и такое, что книжники подглядывали, выслеживали друг друга, если знали, что кто-то идет по адресу, где продается хорошая библиотека. Дудин всякий раз, когда отправлялся покупать книги в чей-то дом, многократно озирался по сторонам, тщательно запутывал следы. «Работать» он предпочитал сугубо в одиночку, терпеть не мог рядом назойливых конкурентов.

«Интересно, с „торпедой“ сейчас Костя или без? — пристально изучал Дудин лицо внушавшего ему немалые опасения соседа. — Давненько, давненько не замечал я его у букинистических». Он постарался изобразить на лице абсолютное равнодушие к присутствию Кости. Несколько раз даже зевнул, поглядывая рассеянно в окно. Он проговорил дряблым шелестящим голосом, точно в чем-то оправдывался:

— К тетке вот еду, к родной тетушке. Прихворнула давеча старушенция, так я, значит, проведать… Яблочки ей везу, морковный сок…

Костя, казалось, с безразличием отнесся к этим его словам. Он точно ухватил на лету какую-то очень важную для себя мысль, лицо его стало серьезным, взгляд грустен и озабочен. Он словно и не замечал теперь уже присутствия Дудина, смотрел куда-то поверх его головы.

«Право же, он какой-то странный сегодня. Еще более странный, чем обычно, — заключил про себя Дудин, продолжая тревожиться. — Никогда не знаешь толком, чего в следующую минуту ожидать от этого лицедея».

— Эх, брат ты мой, фарисей, — неожиданно произнес Костя упавшим голосом и поправил очки. — Да не бойся, не помешаю тебе, в компаньоны напрашиваться не буду, — добавил он миротворно. — Не до книг мне сейчас. Да уж, не до них. У жены сейчас был… В больнице… Слегла неделю назад моя Алевтина. Настроение, братец, такое, что в самую пору напиться бы, да нельзя. — Он вытер ладонью испарину на лбу и тяжело вздохнул. — Третьего дня, чтоб хоть как-то утешить Алевтину, снова вшил себе «торпеду». Обещал теперь уж навсегда завязать. Баста! Если она… Если, не дай бог умрет, тогда… Тогда уж мне никакие «торпеды» в точности не помогут. Пойду на дно. Я вот, дружище, наружно бодрюсь, гоношусь, а ведь все это только одна видимость… Плохая игра. Обстоятельства же таковы, что друзей вокруг меня, увы, не стало. Не любят други-человеки, понимаешь ли, невезучих людей. Вот я и изображаю… Создаю видимость пульсации жизни. Д-да. Впрочем, ни к чему я все это тебе говорю. Тебе ведь все это неинтересно. Книжная ты душа. Небось до сих пор так и ходишь в холостяках.

Дудин с недоверием вглядывался в лицо Кости, стараясь разгадать, действительно ли это откровение или он играет, нарочно входит в удобную роль, отвлекает, чтобы усыпить его бдительность.

— Послушай, — продолжал Костя с какой-то проникновенностью в голосе, — а может, заедешь ко мне в гости? Дети сейчас у тещи, живу я один… Посидим, чайком тебя напою. Варенье есть клубничное… Побеседуем. Невмоготу мне оставаться одному сегодня. Хочешь выпить — так у меня в заначке бутылка водки осталась… Я тебя потом провожу, поедешь через часок к своей тетушке или куда там тебе надо…

«Ага, проводишь! — злорадно усмехнулся про себя Дудин. — Тебе только этого и надо. Вон к чему клонишь, хитрец. Ну и артист! Нет уж, как-нибудь обойдемся без твоего клубничного варенья».

— Я бы с превеликой охотой… — вяло протянул он. — Но, видишь ли… Обстоятельства. Тетушка. Морковный сок… Она там ждет не дождется…

— Ну хочешь, я тебе свои книги задешево продам, — говорил Костя просительным тоном и заглядывал ему в лицо. — У меня еще много ценного осталось. Выбирай. Что хочешь отдам по каталогу… Ни копейки дороже не возьму.

— Нет, Костя, не могу, — вежливо, но твердо ответил Дудин. «Как же, купишь у тебя задешево. Я уж лучше к старушенциям, там уж не будет никакой промашки», — посмеивался он в душе над такой наивной хитростью своего приятеля.

Электричка подходила к нужной станции, но Дудин не спешил пробираться к выходу, опасаясь, как бы Костя не последовал за ним. Из предусмотрительности он дождался полной остановки вагона и только тогда, словно спохватившись, порывисто вскочил, торопливо сунул молча и с укором глядевшему на него Косте руку, заспешил к выходу. Он с удовлетворением отметил уже на ходу, краем глаза, что тот даже не шелохнулся, не повернул головы ему вслед, а по-прежнему оставался сидеть с понурым и убитым видом.