Юрий Вигорь - Сомнительная версия

Дудин затесался в толпу и протиснул к прилавку правую руку — в левой у него был крепко зажат видавший-перевидавший виды рыжий портфель. Стоять боком, да еще на одной ноге, не очень-то приятно, но зато можно утешить себя сознанием, что не упадешь ни в коем разе, даже если очень и очень захочешь, потому как пребываешь в этом интеллектуальном скопище библиоманов почти на весу и уже не принадлежишь самому себе; ты как бы молекула некоего сложного социального организма, именуемого в простонародье очередью, и теперь сосуществуешь не своей личной, а сложной и противоречивой коллективной волей. Право голоса, право потребителя у тебя еще как бы есть, но что такое право потребителя в сравнении с правом распределителя? Право потребителя столь же ничтожно, как и право производителя, а распределитель… Но сейчас не до отвлеченных рассуждений, выкладка началась! А тут еще тучный гражданин справа пытается локтем нагло и безнаказанно деформировать вашу селезенку, а сосед слева, собиратель досократиков и ранних средневековых мистиков-прозелитов, наступил вам на ногу, очевидно, причислив вас по ошибке к секте неомазохистов. Но, к своему удивлению, вы начинаете сознавать, что можно существовать и в этом ущемленном качестве, потому что вас окрыляет надежда что-то достать.

Дудин настойчиво ерзает рукой и как бы заявляет о своем праве на отвоеванную территорию прилавка — это жизненно важное владение. Продавщица Лизочка именно в эту руку вложит тот раритет, который Дудин сочтет достойным внимания.

«Ну, Константин Абдурахманович! — ухмылялся Дудин. — Ведь истинно мучитель, садист и злодей, разыгрывает каждодневно один и тот же спектакль! И ведь не надоест! А на лице эдакая отрешенность буддийская и монашеское смирение. Скрытен, немногословен и конечно же себе на уме. Интересно бы взглянуть на его библиотеку. И ведь сумел убедить Лизочку, что собирает только миниатюрные издания. Знаем мы этих миниатюристов с программой максимум».

«…Величайшая наука профессионализма, — любил повторять Дудин, — это наука изучения мельчайших признаков, знание ничтожных деталей, незначительных на первый взгляд штрихов и черточек. Если Кювье по одной кости восстановил облик мамонта, то истинный книжник, бросив только взгляд на корешок, расскажет вам с три короба всякой всячины. Но расскажет не всякому, нет».

Следующий абзац можно бы продолжить, скажем, такой фразой: «У него был наметанный взгляд, не одна тысяча книг прошла через его руки, по одному виду томика, по формату, по издательской обложке он умел угадать автора и название». И мы не погрешили бы против истины, добавив ко всему, что на лице Дудина и в самый пик описываемого ажиотажа сохранялось нарочитое равнодушие, хотя кое-кто утверждал, что его выдавали глаза, буравившие каждую книжную пачку и словно просвечивающие насквозь переплеты. Ведь он и в самом деле владел умением распознавать книги с первого взгляда, и не просто распознавать, а и угадывать в какой-то мере их судьбу. Он хвастал, что мог мысленно перенестись в другую эпоху и как бы материализоваться в книжной лавке Хуго Гроцци на окраине Амстердама, где только что выложили на полки еще пахнущие клеем и сырой кожей «Указы принца Оранского о соблюдении дисциплины во флоте», изданные Гравенгаге в 1674 году. И незнание голландского языка, которому его не обучили в средней школе номер сто на Нижней Масловке, отнюдь не помешало бы общению с пресловутым ловкачом Хуго Гроцци; смею вас уверить — они нашли бы общий язык. Но не будем нарушать ткань повествования и вернемся к заботам незаслуженно оставленного нами у прилавка Дудина, хотя и любопытно бы провести некую параллель между его судьбой и судьбой амстердамского лавочника, кончившего неожиданно для всех жизнь на виселице.

Наш уважаемый Константин Абдурахманович продолжал выкладку, между тем как Дудин наметил среди нераспакованных книг кое-что любопытное для себя. Время от времени над толпой описываемых нами любомудров взвивался возглас: «Беру!» — само собой разумеется, означавший, что книга продана, если только два или три возгласа не сливались при этом нестройно воедино. Тогда Константин Абдурахманович предлагал тянуть спички — кому попадалась короткая, тот становился счастливым обладателем.

«Ну бери, бери! Черт бы побрал тебя самого!» — ухмылялся Дудин и подмигивал Лизочке, которая спешила с очаровательной улыбкой к нетерпеливому клиенту и вручала ему номерок. Мрачного вида низкорослый молодой человек, прочно прижатый к прилавку напирающими сзади, уже успел завладеть книгой в аккуратном и строгом старинном кожаном переплете с бинтами. Нос молодого человека от волнения взопрел до лоска, глаза светились горячечным блеском, он бросал тревожные взгляды по сторонам, словно ища кого-то, а его теснили, заглядывали сбоку в раскрытую книгу, интересовались ее ценой, давали советы, сбивающие неопытного любителя с толку. Но ведь и он себе на уме, не такой уж он простак, чтоб тотчас клюнуть на уловку и выпустить добычу из рук. «Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя, составленные из воспоминаний его друзей и знакомых и его собственных писем». В двух томах, 1856 год, С.-Петербург. В типографии Александра Якобсона и Ю. Штрауфа. А сбоку печать: «Южнорусский книжный магазин в Елисаветграде А. Храмого. Автор Николай М.»

— Берете? — торопила Лизочка.

— Минуточку! — умоляюще сипел молодой человек и листал потной рукой страницы. Цена все-таки немалая — пятьдесят. Кто такой этот Николай М.? Даже фамилию свою предпочел оставить в неизвестности для потомков. Нынешние напористые и плодовитые авторы на такое великодушие не способны. Разве разберешься толком за те пять минут, что книга у тебя в руках, стоящая она или нет? Тут уж должны помочь интуиция, особое чутье, нюх. Но так ли она необходима, чтоб выложить за нее треть месячного оклада? И хоть бы автор по другим каким-то книгам был знаком, а как поступить, если о достоинстве сочинения приходится судить лишь по названию, издательству, оглавлению и урывкам, которые успел мельком пробежать глазами, вороша страницы? Молодой человек вернул книгу с явным оттенком сомнения, с вялым сожалением и выражением скорби на лице. Несколько покупателей тут же настойчиво востребовали ее для обозрения, потянулись нетерпеливые руки.

— Но кто он, кто этот таинственный Николай М.? — вопрошал несчастный молодой человек.

— Писатель Петр Андреевич Кулиш! — ответил кто-то из толпы.

— А позвольте-ка! — решительно перехватил двухтомник Дудин. — Отложите! Беру! — сказал он голосом человека, не ведающего сомнений. А сам уже нацелился на томик в бордовом переплете, который Константин Абдурахманович извлек из следующей пачки.