Сергей Устинов - Кто не спрятался

Когда мы оказались в ней. Пузо подпер затылком притолоку и хрипло выпалил:

- Я на тебя больше не работаю.

Я огляделся. За два года здесь мало что переменилось: те же полки с альбомами по древнерусскому искусству, иконы на стенах, иконы на стульях, иконы на полу. Я посмотрел на Пузо, как он, сжавши зубы, играет желваками, и сказал:

- Да не трясись ты. Господи Боже мой...

- Я на тебя больше не работаю, - набычившись, упрямо повторил он.

- Это почему ты так решил? - поинтересовался я.

- Тебя же выперли... - начал Пузо и осекся, увидев в моих руках красную книжечку.

Спрятав ее обратно в карман, я прошелся вдоль длинного деревянного стола, на котором в разной степени готовности были разложены части большого пятнадцатистворчатого складня. Пузо был гениальным художником-реставратором, равных ему, пожалуй, не было в Москве. А еще он был жадным, трусливым, подлым человеком, не единожды по разным поводам продававшим своих друзей и клиентов. Пузо был стукачом.

- Неблагодарная ты свинья, - сказал я ему со вздохом.

- Почему ты не ценишь, что, уйдя с Петровки, я тебя никому не передал, а?

Пузо бессильно опустил тяжелые руки. Он уже сдался - как сдавался тысячу раз на моей памяти. "У меня же семья, - объяснил он мне как-то, оправдываясь, - да еще собаки..."

- Ты такого Кадомцева Елизара Петровича знаешь? - спросил я.

Пузо дернул плечами:

- Лично - нет, а слышать - слышал.

- Вот тебе задание: собери мне про него всю информацию, какую сможешь. Причем быстро. Отложи работу, это тебе дешевле встанет, - добавил я на всякий случай, чтобы он не расслаблялся.

Щекастое лицо Пузо повеселело: я не требовал от него ничего сверхординарного. На прощание я дружески хлопнул его по плечу:

- Когда соберусь на пенсию, закажу тебе свой портрет. - В гробу, беззлобно проворчал Пузо.

Лерик, которому я позвонил из автомата, был дома. Они с Лялькой готовы были меня принять.

- Что ты будешь есть? - спросил он деловито.

- Пожалуй, немножко омаров, - сказал я. Он неопределенно хмыкнул.

- А пить?

- "Вдову Клико".

- Заказ принят, - сообщил он. - Подваливай.

Когда-то, много лет назад, мы с Лериком только в такой манере и разговаривали. И сейчас он с готовностью подхватил ее. Много лет назад мы с Лериком были ближайшими друзьями. Потом мы были лютыми врагами. Потом... потом не было ничего. Время обтесало острые грани и дружбы, и вражды, как море обтесывает осколок бутылочного стекла - гладкого и мутного, не способного больше ранить. Смешно ведь двадцать лет спустя переживать детские обиды. Лялька выбрала его - и оказалась права. "Волги", шубы и бриллианты ей со мной не светили. Впрочем, что это я? В семнадцать лет они не светили ей и с Лериком. Это уж после каждый из нас распорядился собой, как смог: он стал преуспевающим кооператором, я - опальным милиционером. И хватит об этом.

"Жорж" весело катил по пустынным в субботний вечер улицам. На Ленинградском проспекте я дал ему шпоры, и он без напряжения мгновенно набрал сто двадцать. "Молодец, - похвалил я его, сбавляя скорость. - Завтра ты можешь пригодиться".

Дверь мне опять открыла Лялька. Но сегодня она выглядела скромнее - джинсы в обтяжку и черный облегающий свитер. В ушах и на шее тоже ничего не было, только на безымянном пальце левой руки посверкивал изумруд на полтора-два карата. Как говорится, скромненько, но со вкусом.

- Без формы ты выглядишь гораздо приятней, - сообщила она мне с обезоруживающей тактичностью. Сама она заметно пополнела за эти годы, и у меня на языке вертелся ответный каламбур насчет ее форм, но я оставил его при себе.

На пороге гостиной возник Лерик, раскрыл объятия и полез целоваться, щекоча усами.

- Пра-ашу, - сделал он приглашающий жест. - Администрация приносит извинения: вместо омаров крабы, вместо "Клико" - "Новосветское". Сами понимаете - время тяжелое, перестроенное.

И мы хохмили под крабы и шампанское, пикировались под семгу и коньячок, смешили Ляльку до слез. Потом она собрала посуду и ушла на кухню варить кофе, а мы остались одни, и Лерик, распечатав пачку "Салема", сказал серьезно:

- Я ведь в прошлый раз не шутил. У меня дело расширяется. А в нашей богоизбранной стране, чем больше у тебя дело, тем сильнее головная боль. Нужны люди... - он запнулся, подбирая слово, - твоей специализации.

Лерик прикурил от зажигалки в кожаном чехольчике, затянулся и посмотрел на меня, как бы оценивая:

- Для начала будешь получать тысячу в месяц плюс премия. - И он подчеркнул: - Для начала.

Я слегка обалдел. На фоне коньяка с шампанским от такого предложения могла закружиться и не такая слабая голова, как моя.

- А что делать?

- Скучать не будешь, - Лерик откинулся в кресле. - Мне ведь тебе про рэкет рассказывать не надо? У меня, например, несколько видеобаров, два комиссионных магазина да плюс игральные автоматы в аэропортах и на вокзалах. Нужно организовать охрану, нужно сопровождать деньги, да мало ли что еще.

- Надо подумать, - сказал я. Мне действительно надо было подумать желательно на трезвую голову. - А пока что у меня к тебе тоже просьбишка. Удели мне завтра часок-другой, поболтаем насчет той кражи у тебя из квартиры.

Лицо Лерика выразило удивление:

- Вот те на! А меня как раз сегодня тягали на Петровка для опознания! Нашелся мой видик и Лялькина шуба! Я так понял, что воров поймали...

- Нет, Лерик, - покачал я головой. - Никого пока не поймали. И поэтому до сих пор есть опасность, что вас могут ограбить еще раз. Так что считай, что я на тебя уже работаю. Пока - бесплатно.

- Отлично! - согласился он. - Хотя больше всего на свете я не люблю, когда мне что-нибудь делают бесплатно. - И пояснил: - Отрыжка социализма...

Ровно в девять я набрал номер Марины.

- О-о, мой рыцарь! - пропела она. - Вас больше не били по головке?

- Нет, - ответил я, - но гладить тоже не гладили.

- Я должна предложить свои услуги? - голос у нее был иронический. Живо представив себе, как она смешно дергает при этих словах носиком, я почувствовал легкое томление внизу живота и быстро сказал:

- Готов встретиться через две с половиной минуты.

- Увы мне! - вздохнула она. - Я уже полчаса, как должна быть у родителей. Маман лежит с мигренью, нужно покормить ужином бабулю и папб. Кстати, - тон ее стал деловым, - ты не голоден?

- Э-э, - проблеял я, - мы тут слегка перекусили...

- Квартира сто семнадцать, - перебила она меня. - Этаж шестой, подъезд третий, дом - стеклянный. Форма одежды - произвольная. Папа большой демократ, а бабуля ничего не видит. Целую. - И на прощание она так чмокнула в трубку, что в ухе у меня зазвенело.

Тщательно повязывая перед зеркалом галстук и облачаясь в свой лучший пиджак, я в некоторой растерянности размышлял о том, что ночь, проведенная в одной постели, еще не повод для знакомства - во всяком случае, с родителями. Растерянность моя усугублялась тем, что я ощущал непреодолимое желание увидеть Марину немедленно, даже в комплексе с подслеповатой бабулей и демократическим папб.