Сергей Устинов - Проигрыш

- Так, - устало протянул дежурный, обращая взор на меня. Время шло к вечеру. Наверное, у него был нелегкий день. - Нехорошо...

- И приобщите к делу вот это! - кипя священным негодованием, провозгласил облитый гражданин. Он подошел к столу дежурного и с размаху опустил на него клизму.

Нет, не обмануло меня предчувствие! Уникальный черниломет в первый и последний раз сработал: утробно булькнув, он косо плюнул в стенку рядом со столом дежурного, и я обреченно увидел, как по ней расползается огромная злорадная клякса.

Наступила пауза, которую мне потом пришлось наблюдать еще раз лишь однажды - на сцене, во время представления гоголевского "Ревизора". Затем дежурный задушевно поинтересовался, показывая на мой оттопыривающийся карман:

- А там у тебя что, мальчик?

Хорошо сознавая, что жизнь моя кончена, я покорно вытащил и отдал свой водомет. Дежурный осторожно перевернул его, вылил каплю на ладонь, зачем-то даже понюхал и убедился, что тут простая вода.

- Это тоже твое? - строго спросил он про чернильную клизму.

Отчаянно сжав зубы, глотая слезы, я отрицательно замотал головой.

- А чье?

Я молчал. Я понимал, что погиб, но все же выдать Лешку было выше моих сил. И тут мне показалось, что на лице дежурного мелькнула тень понимания.

- Вы где это подобрали, товарищ? - спросил он, глядя куда-то поверх моей головы.

- На земле валялось, - пробурчал за моей спиной недовольный голос. Да все они одним миром мазаны! Хулиганье!

- Так, - второй раз подвел черту дежурный. - Вас лично чернилами обливали? Нет? Только шляпу водой? Ну что ж, спасибо за сигнал. Если хотите, оставьте заявление. Больше я вас не задерживаю.

Через час, выслушав две назидательные лекции - от дежурного и от спешно вызванной бабушки, я, шатаясь после пережитого, вышел на крыльцо отделения и полной грудью вдохнул воздух свободы. Естественно, в то время я не мог знать, что такое презумпция невиновности. Я не анал, что за этими словами стоит законом предоставленная мне гарантия не быть ни в коем случае обвиненным по одному лишь подозрению. Что недоказанная виновность означает одно - доказанную невиновность. Что все сомнения всегда трактуются в пользу обвиняемого. И что все это - один из основных принципов работы правоохранительных органов, а значит, и того усталого дежурного.

Нет, не думал я ни о чем подобном. Но и сейчас помню, что с высоты крыльца отделения милиции весь мир вокруг казался мне в тот миг добрым и справедливым...

Как это бывает, предавшись воспоминаниям, я отвлекся от настоящего. А между тем вокруг меня что-то изменилось. Витая далеко, я все же боковым зрением и каким-то верхним слухом фиксировал, оказывается, происходящее. Вот Епифанов, почему-то встав со стула, отрывисто поговорил с кем-то по телефону. Вот вбежал, схватил что-то со стола и сразу выбежал с озабоченным видом Гольба. Вот приоткрылась дверь, в ней мелькнуло нахмуренное лицо самого начальника уголовного розыска республики Котэ Абуладзе - и я вдруг остался один. Сцена опустела, все умчались за кулисы. Уж не туда ли, где и в самом деле происходят захватывающие события? Сказать, что мне стало обидно, значит ничего не сказать. Я сидел на своем первоклассном месте и с ненавистью глядел на бессмысленный блокнот у меня в руках, когда дверь снова распахнулась.

На пороге стоял Епифанов. Несколько секунд он задумчиво изучал меня и наконец изрек:

- Пошли в машину, корреспондент. Хотел посмотреть, что у нас за работа? Сейчас увидишь...

Замки воздушные и пластилиновые

Море начиналось в ста метрах от места происшествия. В ста метрах от поросшего кустами оврага, вокруг которого сгрудились наши автомобили, оно сверкало и серебрилось сквозь деревья под лучами предзакатного солнца, а его огромная чаша отражала, фокусировала и усиливала в вечернем воздухе прибрежные курортные звуки. Кто-то с размаху плюхался в воду, бухал методично волейбольный мяч, звенели невнятно голоса. Иногда на дорожке, ведущей с пляжа, показывались неторопливые, разомлевшие отдыхающие в шортах с сумками и надувными матрасами, но путь им преграждал сержант в форме. Оттуда, с моря, им были видны лишь машины и свет прожекторов, установленных в кустах по краям оврага. Наверное, они думали, что идет киносъемка.

Мальчишка лежал среди пустых консервных жестянок, арбузных корок и прочего мусора, уткнувшись лицом в землю, заострив под майкой худые острые лопатки. Приседая, щелкал затвором фотограф. Следователь прокуратуры, маленький человек с большим "дипломатом" в руках, на одной ноте, словно молитву, негромко бубнил помощнику то, что следовало записать в протокол осмотра. Ветерок с моря доносил взрывы смеха.

- Заза Квициния, пятнадцать лет, - тихо сказал мне Епифанов. - Пропал вчера вечером, не ночевал дома, мать всполошилась.

Он кивнул Гольбе, как бы передавая дела, а мне вполголоса бросил:

- Пойдем, поговорим с ней, с соседями. Тут и без нас разберутся.

Продравшись сквозь кусты, мы выбрались на пыльный истоптанный пустырь. Оказывается, с тех пор, как мы подъехали, здесь собралась порядочная толпа - десятка полтора стариков, старух, несколько женщин, двое-трое ребятишек. Все они молча стояли в почтительном отдалении, бесстрастно разглядывая нас, как разглядывают незнакомцев сельские жители. Но мать убитого я определил сразу.

Маленькая худая женщина в черном вдовьем платье, поддерживаемая с боков двумя соседками или родственницами, стояла ближе всех к оврагу, устремив невидящий взгляд сквозь заросли, туда, где горели прожектора. Рядом неловко переминался с ноги на ногу милиционер, а невысокий полный мужчина в белой рубашке горячо ей о чем-то толковал. То ли от жары, то ли от смущения он постоянно тяжело отдувался, бухал, как паровоз, готовый к отправлению.

- Цуца - бух, бух - клянусь, не надо тебе здесь стоять! - убеждал он ее. - Потом поедешь в больницу и все сделаешь как положено. А сейчас пойдем в дом, поговорим. Ты ведь хочешь, чтобы мы нашли убийцу сына?

Постояв еще немного, женщина молча повернулась и побрела к домам на противоположном краю пустыря. Мы двинулись за ней. Мужчина в белой рубашке поотстал от нее и присоединился к нам.

- Нестор Кантария, - представил мне его Епифанов. - Заместитель начальника отделения милиции по уголовному розыску. Это его район.

- Бедная женщина, - вздохнул Кантария и покачал головой. - Три года назад мужа похоронила, теперь вот сын единственный...

Комната напоминала декорацию комнаты. Ковер на стене, сервант с хрусталем, полированный стол посредине, плюшевый мишка с бантом в углу дивана. "И мы не хуже других, - намекала обстановка, - и у нас все как у людей". Но холодно и неуютно показалось мне здесь, не было ни единой детальки, которая превращает четыре стенки в человеческое жилье. Как ни странно, единственное, что оживляло комнату, была большая фотография давно умершего человека. Квициния-старший, крупнокостный мужчина с орлиным носом, сумрачно разглядывал нас с высоты серванта.