Анна Маяская - Маньяками не рождаются

— При свидетелях?

— Прямо в зале заседания башкой, а остальная часть в коридоре, без зрителей.

— Девочку оставили ему?

— Конечно.

— Что ты думаешь по этому поводу?

— Не знаю.

— Веришь тому, что было сказано?

— Не знаю. Она же признала свою подпись и заявление в целом.

— Не понимаю, как такое могло случиться. Тут что-то не так.

— В тебе говорит любовь. Факты — против неё.

— Она может покончить с собой.

— Может.

— Этому надо помешать.

— Но как?

— Я пойду к ним домой.

— Думаешь примет твоё утешение?

— Это не важно, главное уберечь от необдуманного поступка.

Василий сел в автомобиль и остановился у подъезда Вериного дома. Он позвонил в дверь. Открыла Таисья Васильевна.

— Порадоваться пришёл?

Василий молча отстранил женщину в сторону и вошёл в комнату. Вера полулежала на диване. Слезы беспрерывно текли из глаз, она их даже не вытирала. Василий опустился на диван и взял ее руку.

— Маленькая моя, успокойся, я разберусь с этой чудовищной ложью.

Он гладил её по голове, плечам и она открыв глаза, хрипло спросила:

— Ты мне веришь?

— Конечно верю, только тебе. Там не было ни одного слова правды. Успокойся, пожалуйста.

Она прильнула к нему, как маленькая обиженная девочка и громко зарыдала. В комнату вбежала мать, за ней отец.

— Я подумала, — что…

Увидев картину представшую перед глазами родители предпочли исчезнуть, не мешать. И это остановило отчаявшуюся Веру.

— Ты спас меня сегодня.

— Поэтому и приехал.

— Ты правда разберёшься?

— Конечно. Ты сейчас отдохни, а завтра…

— Я не могу ждать завтра, иначе сойду с ума. Ты хочешь знать откуда взялось это заявление об отказе от ребёнка?

— Да.

— Я его написала, но для другой женщины, с моими данными, из детского дома она, не могла воспитывать малыша и попросила меня написать это проклятое заявление.

— А почему не сама?

— У неё была сломана рука. Я у главврача в кабинете написала вместе с ней эту бумагу. А он попросил и подпись поставить. У неё правая рука не действовала.

— Ты мне никогда этого не рассказывала.

— Когда было разговаривать, если сына украли. Я вообще не придала этому значения и забыла обо всём.

— Ты помнишь внешность этой женщины?

— Конечно. Как будто сегодня с ней рассталась.

— Ты хорошо рисуешь, не можешь набросать портрет?

— Смогу. Только сейчас руки трясутся.

— А главврач. Это тот самый старичок?

— Нет, он был средних лет, на киноактера похож.

— Ты больше не встречала эту женщину?

— Однажды видела из машины, она садилась в автобус.

— Какого маршрута?

— Не помню. Но он останавливается на площади Победы. В сторону реки.

— Фоторобот создать поможешь?

— Наверное. Хотя черты лица теперь уже нечёткие, размытые, столько лет прошло.

— Ты подумай, а мне пора.

— Ты приедешь? — с надеждой спросила его Вера.

— Обязательно, скоро.

Она осталась одна. Шквал страдания, ненависти, стыда, ужаса вновь зажали в тиски. Она вдруг поняла, что ненавидит жизнь, такую несправедливую. Машинально пошла на кухню и там обнаружила таблетки сильнодействующего успокаивающего средства. Сердце разрывалось от боли за дочь.

— А вдруг и она так же думает, — пришла ей в голову подленькая мысль.

Подошла к телефону, набрала номер. Услышала детский голос.

— Алло.

— Доченька, — заплакала Вера.

— Я тебе не доченька. Ты скверная, продала братика.

Вера уронила трубку. Не мигая, уставилась на свое отражение в зеркале. На нее смотрела бледная, испуганная, сломленная нравственно женщина.

— Она истинная дочь своего отца, — подумала несчастная. — Прекрасно обойдётся без меня. Я всё потеряла и мне нет места в этом подлом обществе. Каждый будет показывать на меня пальцем. Смеяться.

Она даже головой замотала в отрицании представленной картины.

— Нет! Нет! Нет! — закричала она в ужасе и, подойдя к графину с водой, выпила из пузырька горсть горьковатых таблеток.

— А вдруг они не помогут? Надо предпринять что-то более серьёзное.

Вера подошла к бритвенному прибору, отец до сих пор брился, используя станок с лезвиями, вытащила из упаковки новое лезвие и открыла воду в ванной. Легла, положила руку на край, задрала рукав, зажмурилась и полоснула себя по сгибу руки. Потом ещё и ещё для уверенности. Боли она не чувствовала, но увидела как кровь расходится по воде. Вдруг ей стало тошно и мерзко. Какая-то ужасная слабость влилась внутрь, липкий холодный пот выступил на лице. Мгновения превратились в гулко стучащие удары собственного сердца. Наконец, свет померк и ей стало всё безразлично. Угодливое сознание отключилось.

Геннадий Алексеевич отсутствовал недолго. Он сидел в углу двора на скамеечке и не мог подняться. Тяжесть давила его, не тяжесть тела, а тяжесть дум, пережитого в суде. Он видел как уехал Василий. И надо бы пойти, не видеть любопытных глаз, которые скоро начнут окружать его. Он поймал себя на мысли:

— Да ведь я больше боюсь пересудов, чем думаю о состоянии дочери.

Посидев еще некоторое время, он медленно встал, и словно дряхлый старик, потащился по лестнице. У двери полез в карман за ключом, ключа не оказалось. Он вспомнил, что оставил его на столе дома. Позвонил в дверь. Подождал. Ответа не было. Противная мыслишка о дочери скользнула в его голове. Он настойчиво зазвонил, застучал, но ответа не было. Рванул к соседям, их балкон был общим и только отделялся низенькой перегородкой. Дверь открыла соседка. Увидев Геннадия Алексеевича, испугалась.

— Можно мне на балкон, я ключ забыл, — а сам уже шагал по комнате.

— Что случилось, Гена? — спрашивала она, едва поспевая следом. Он вошел через балкон и пробежался по комнатам. Веры не было. Заглянул в ванную и увидел мертвенно-бледное лицо в кроваво-красной воде, набравшейся до краев. Идущая следом соседка, медицинская сестра, немедленно отключила воду. Пережала место над раной попавшимся под руку матерчатым жгутом и крикнула оцепеневшему Геннадию Алексеевичу:

— Неотложку, срочно. Скажите срочно!

Она что-то там колдовала над распростертым телом Веры. Вода стекала с дивана на ковер. Рёв неотложки известил о прибытии. Почему-то вместе с ними приехала милиция, незнакомые люди. Врач объявил:

— Пока жива, срочная госпитализация.

Веру погрузили на носилки. Геннадий Алексеевич поехал с ней.

В операционной Вере зашили порезанные вены. В палате её окружили соседки и она словно из-под земли слышала их голоса, далекие и ей казалось, что слова опускаются на голову маленькими молотами и бьют её. Зловещий шёпот начинал звучать громче по мере вливания в неё содержимого капельницы.

— Это та, которая продала своего ребёнка в роддоме, — услышала она.