Яна Вишневская - В один цвет

Он забыл свое старое бесполое, а затем новое американское имя, свой избыточный вес и редеющие на темени волосы. Забыл о кистях, которые бросил не то вчера, не то месяц назад бросил немытыми. Забыл название гостиницы и начисто спутал в голове цифры телефона портье с датой, по которую оплатил номер. Забыл как попал в Лас-Вегас, город, где все дни солнечные, где солнце высушило его глаза и все вокруг, так что наощупь предметы похожи на мертвую землю. Город, где исполняются пророчества - достояние крапивы, соляная рытвина, пустыня во веки (Соф. 2, 9).

Затем он забыл Хелен, так быстро разочаровавшуюся в русской рифме "Евгений-гений", и подробности их скороспелого развода. Он все равно не мог увидеть Хелен, даже если она все еще стоит здесь, в дверях. Забыл, как беспомощны кисти рук на портретах Эдварда Мунка. Забыл свое детство, длившееся мучительно, фантастически долго. Сначала тесные туфли на выпускном балу, потом победу на конкурсе рисунков в бойскаутском лагере, и снова неподходящие туфли в первом классе. Первый поцелуй в пять лет, мамины руки, рубашку, в которой он родился на месяц раньше ожидаемого, но все-таки вовремя, чтобы получить гражданство по праву рождения. Гул двигателей самолета, который вез его мать в Америку. Выкинул из головы теплое и темное местечко, сад, цветущий и чудесным образом одновременно плодоносящий. Забыл прогрессирующую слепоту. Напоследок подумал, что все содержимое его памяти - информация, собранная четырьмя органами чувств, свидетельства работы осязания, обоняния, слуха, речи, но не зрения, и это развлекло его, хотя и ненадолго.

Сознание оставило его, рассыпалось на части, как картинка-головоломка. А за ним подсознание, сверхсознание и бессознательное - все, как обещал ему когда-то его первый психоаналитик. Они оставили по себе цепочку кровавых следов, ведущих из спальни в ванную, туда, где Женя пытался вывернуть свои внутренности на белый прохладный кафель пола, - но не для того, чтобы по этим следам он мог вернуться, о нет!

Евгений Давыдов, или Юджин Дэвис, как показалось благозвучней чиновнику иммиграционной службы, а заодно и Жениному отцу, - остался один в темном и широком море, необязательном, неумолимом, как море, нарисованное торопливой рукой ребенка. И он не умел плавать.

Женя очнулся среди белых стен, женщина в белом склонялась над ним.

- С возвращением, - сказала женщина и помахала перед глазами Жени белой рукой.

- Я умер? - спросил Женя самыми простыми словами.

- Да, а я ангел, - женщина рассмеялась. - Знаешь, что это? - Женщина в белом поднесла к Жениному лицу белый сосуд. То ли от "утки", то ли от рук женщины остро пахло растворителем.

- Не надо, - пробормотал Женя, - я сам. - Он отбросил простыню и спустил ноги на пол.

- Попробуй, - пожала плечами женщина и отступила, давая дорогу Жене.

Женя открывал стеклянные двери одну за другой, упирался в стены тупиков, переставлял ноги и не чувствовал, чтобы у него что-то болело. Он узнавал наощупь памяти и слуха эти картины смерти и умирания, он хотел, изо всех сил хотел положить все, что знает, на холст. Ему не нужны были краски, не нужны были даже очки с двойными линзами, которые только смущенно врали об истинном положении вещей. Очки ни к чему, если он может сделать это в один цвет.