Алекс Надир - Сны Черного Короля

– А может быть, смерть Антона – его последнее послание нам? Может быть, он сознательно шел на это, чтобы донести до всех нас, что с обществом что-то не в порядке? Давайте задумаемся…

Видимо, на лице у меня отразилось относительное подобие ответа, – Федосей в мгновение сник и в сердцах отмахнулся.

– Сам знаю, что хреново. Вечно эти концы! То ли дело начала, да? Базу принес?

Я сказал нет.

– Хреново… Вечно эти концы… Почему нет?

– Дома забыл, – подумав, сказал я.

– Дома забыл?! – перекособочив лицо, проскрипел Бабахов. – Лучше бы ты голову дома забыл: я б на ее место свою жопу поставил. Все одно на глаз незаметно.

И он громко заржал, видимо удовлетворенный глубиной своей шутки.

Я сделал вид, что обиделся.

– Не обижайся. На правду нельзя! – докторально изрек собеседник. – Когда принесешь?

– Ну… завтра, – промычал я.

На этот раз Федосей откинулся немного назад и посмотрел тонко оценивающим взглядом, длившимся, наверно, с десяток секунд…

– Жопа ты с ручкой!

Потом, видно, захотел что-то добавить. Я сделал такое предположение исходя из того, что губы Федосея подготовительно зашевелились. Однако звук изо рта не пошел: дверь в гримерную (я так понимал ее назначение) в этот момент приоткрылась, и в возникшем пространстве образовалось лицо.

Это было лицо девушки – «мать-одиночка, тридцати лет, строящая карьеру исключительно внепостельно», почему-то подумал я, едва посмотрел.

– Федосик, у нас две беды! – запальчиво объявила мать-одиночка.

Федосик принял вид мученика.

– Ка-ки-е?

– Красноштанов из «Замочной скважины» – (мне никогда, кстати, не нравилась эта передача) – звонил. Сказал, что не сможет присутствовать. И слез нет.

– Как это нет? – Бабахов сделал удивленные и ужасные глаза одновременно.

– Публика не для того шоу. Плакать-то плачут, но, глядя на них, смеяться, право, больше хочется. Честно!

– Смеяться нельзя, – Федосей философски почесал в затылке. – Ты меня, Люсьен, ей-богу, когда-нибудь в могилу сведешь. Запись через двадцать минут, а у вас сплошные накладки. Тренируйтесь, тренируйтесь!.. С Красноштановым что?

– Уехал… из города… – начала было она, но взгляд Федосея с каким-то намеком остановился на мне.

– Эй, чудо, ты плакать душевно умеешь?

– А как это… душевно? – не понял я.

– А так, чтобы морду твою на всю страну показать было не стыдно. Вот как!

Я скорбно признался, что не умею, на что Бабахов кисло скривился. Впрочем, особенно, кажется, не расстроился: через какую-то минуту они вместе с Люсьен на достаточно высоких нотах обсуждали проблему, возникшую с Красноштановым.

– А я тебе еще и еще говорю, этому гаду подобные кренделя не раз боком выйдут! Я ему устрою веселую жизнь. Когда к нему извращенец на запись не пришел, кто своего дал? Я дал! Он заплатил за него? Хрен! Я обиделся? Да ни тени! А теперь у меня к нему просьба. И что? Из города, хрыч старый, умотал? Вот пусть на себя и пеняет!

– Да у него же командировка, – встала на защиту Красноштанова Люсьен. – Его от первого канала послали…

– Когда приедет, я его лично на третий пошлю. И что теперь делать прикажешь? Сама, может, снимешься? Он там по сценарию кто?

– Близкий друг.

– А-а… – Бабахов как будто смягчился. – Найди кого-нибудь. Текст вроде несложный. Если на часик попозже начнем, то и у обезьяны должно от зубов отскакивать.

– Кого, Федосей?

– Боже! – Федосей театрально заломил руки. – Мало их тут, что ли, ошивается? Позвони этой… как ее? с собачачьего шоу. Она с Антохой как-то пила. И давай – в темпе, в темпе!

Люсьен послушно кивнула и порхнула к выходу.

– Да, и половые поправки в текст внести не забудь!

Видимо, в качестве разъяснения Бабахов повернулся ко мне:

– У нас тут случается. То, цветочки вручая, юбиляра с ведущим по незнанию перепутают, то еще какой-нибудь номер отколют. Помню, попросил на днях одного полчасика покривляться. Так он слова, молодец, выучил, а мозги-то, видать, дома оставил. Встает в положенное время и с важностью такой говорит: «Я как ведущая передачи «Час с Наташей Пурьевой» ответственно заявляю…» Дебилы, прости Господи! Жрать-то хотят, а пять-шесть слов местами по смыслу переставить – нет, это сложно.

Он вдруг резко прервался и строго посмотрел на меня.

– Ты когда базу принесешь, ИЗВЕРГ?

– А вам она зачем? – набравшись не то наглости, не то смелости, полюбопытствовал я, и сделал при этом глаза как у ребенка.

Я думал, Федосей ответит мне матом. К этому, по крайней мере, располагало лицо, что было в эту минуту на нем. Однако сам обладатель лица проявил завидную выдержку. И даже чуть больше: какие-то неведомые силы, возможно идущие откуда-то из темноты бабаховского «не-Я», внесли в наше общение разительную перемену.

– База? – мягко прошелестел Федосей и улыбнулся так, как улыбаются только тогда, когда думают о чем-то ну очень приятном. – О, это да…

– Власоглав кто? – спросил резко затем.

– Покойник, – не ожидая подвоха, отреагировал я.

– Нет, до этого.

– Человек.

– Нет, после… Тьфу ты, запутал! Вообще?

– Журналист.

– Правильно! А я кто?

– Телеведущий, кажется.

– Когда кажется, креститься надо! Я… (он как-то гадливо поморщился)… этот… ШОУМЕН. Чуешь отличие между тем и этим?

– Между чем и чем?

– Не чем и чем, а кем и кем. Между мной и Антохой, когда тот в живых числился.

Я, немного подумав, отрицательно покачал головой.

– Дурак, если не чувствуешь! Журналист – это кто?

Видя, что я не спешу реагировать, он задрал к потолку палец и произнес почти что торжественно:

– Журналист это ЛИЧНОСТЬ! Все думают, что он много думает, и потому все его уважают.

Затем развел руки в стороны:

– А я?… Клоун! Пустышка! Жалкая, пустая пустышка, которая только и может, что веселить и развлекать не знающую к чему себя приложить публику. «Да, я шут, я циркач!..»

И Федосей внезапно запел, начав весьма артистично кривляться. Потом он заговорил снова – но о чем, я так и не понял. Вернее, не столько не понял, сколько пропустил мимо ушей: мое воображение внезапно набросало небольшую статью, озаглавленную как – «Антон Власоглав. Человек – журналист – покойник». Название почему-то показалось ужасно смешным, и я внутренне прыснул. Спохватился только тогда, когда услышал фразу, произнесенную Федосеем с каким-то особым нажимом.

– …И все это дерьмо стекается вот сюда!

Так как общий контекст высказывания мною был преступно утрачен, я спешно оглядел комнату.

Если учитывать употребление местоимения «всё», комната не казалась большой. Частично поэтому я понимающе пошамкал губами и дважды восхищенно кивнул. Федосей продолжил.

– А я должен делать из этого дерьма конфетки и запихивать их за обе щеки голодному обывателю. Да не просто запихивать, а так, чтоб тот еще добавки просил. Как думаешь, долго это продлится?