Елена Балышева - За полчаса до предательства

Но сказать это – значит убить веру в будущее. И он не вправе, пусть лучше – сурдопедагог.

– Давайте по существу. У вас есть только одна возможность вернуть ее в мир слышащих: подобрать хорошие слуховые аппараты и найти сурдопедагога.

– Боже мой! Вы о чем? Моя девочка потеряла слух по вине лечащего врача, и никто за это не ответит.

– А еще ваша девочка, пока ее мать размышляла о своих бедах, упустила драгоценное время. Вместо того чтобы учиться говорить и понимать речь других, она придумывала ирреальный мир и жила в нем. Давайте прекратим искать виновных и займемся делом. Как у вас с деньгами?

– Сколько я вам должна?

– Я не о том. На какую сумму мы можем рассчитывать при подборе аппарата?

– Все равно, лишь бы она слышала.

– Так, как вы, она никогда слышать не будет, но что-то услышит, вопрос в ваших материальных возможностях.

– Откуда в вас столько бессердечия? Неужели вас не волнует будущее ребенка?

– Я всегда был за правду. Не стоит меня ни в чем обвинять. Ваша дочь ко мне имеет малое отношение, а продажа слуховых аппаратов – большое. Я профессионал; если вам хочется поохать и повздыхать – идите к психологу. Моя задача – качественное протезирование, исходя из расчета возможностей клиента. – «А еще мне очень хочется помочь лично вам, – неожиданно всплыло откуда-то из глубин сознания, – потому что я никогда прежде не встречал таких красивых и таких несчастных женщин».

«Хорошо, что до конца приема не больше часа, так и до психиатрии недалеко», – подумал доктор, глядя вслед выходящей из кабинета Наталье, после чего, вымыв руки над узкой раковиной в кабинете, постарался забыть подробности разговора с пациенткой – у него своих проблем выше крыши, чтобы чужими проникаться.

Вечером, сидя в кафе, в обществе очередной подруги, он никак не мог избавиться от мысли, что упустил очень важную деталь в разговоре с предпоследней пациенткой и теперь сложный механизм его судьбы разладится, перестанет работать должным образом. Что-то удивительное присутствовало в этой женщине, хотелось бросить все и вместе с ней оказаться на каком-нибудь далеком и экзотическом острове, с пальмами, белым песком, качающимися на рейде яхтами. Перед глазами возникла сцена из классического английского романа, в которой он отдавал команды нерадивому капитану яхты, а она, изнеженно-утонченная, пила шампанское в шезлонге и влюбленно всматривалась в его лицо.

– Тебе что? Водку или пиво? Могу коньяк, мой шеф сегодня контейнер мочалок скинул, я при деньгах.

Грубоватый голос спутницы нарушил атлантический пейзаж, недавняя пациентка, яхта и капитан растворились в дешевом сигаретном дыму, чтобы уже не возвратиться никогда.

Посмотрев на подругу, он подумал: «Ничуть не хуже той дамочки, немного замучена безденежьем, работой не на своем месте. И что с того?» Улыбнувшись «королеве мочалок» и хлопнув сотку водки, он успокоился. Завтра он снова будет цитировать Шекспира и делать вид, что ему нет дела до чужих страданий. А сегодня он отдыхает, пошли они к черту, эти виды океана с борта несуществующей яхты.

В один из весенних дней, когда по улице гуляло недавно проснувшееся счастливое солнце, а облака, совсем юные, еще не научились превращаться в тучи, мама с бабушкой повезли меня в больницу, там мне в уши вставили две какие-то трубочки с коробочками, и я стала слышать. Мир звуков испугал меня, слова оказались незнакомыми, и я их не понимала. Та же тетя, что когда-то назвала меня глухой, шипела у меня за спиной, орала «па-па-па», а я боялась, вздрагивала, один раз даже заплакала. А они радовались. Они больше не любили меня, иначе не стали бы так мучить. И я отказалась от них. Мне больше не хотелось видеть маму, она предала меня, я ненавидела улыбающуюся бабушку. Именно тогда я решила: вырасту и уйду от них навсегда.

Тетя Лена, так звали тетю с веселыми мишками в компьютере, пообещала научить меня говорить, и страдания мои умножились. Два раза в неделю мы ездили к ней на занятия. Сейчас я уже не помню ее лица, только руки и какие-то железные палки, которые она запихивала в мой рот, заставляя произносить то «па», то «ша», повторять за ней слова из чужого, непонятного языка.

Дома все повторялось: мама или бабушка сажали меня за стол, показывали картинки, подкладывали под них листочки с буквами и требовали называть знакомые мне предметы чужими, неизвестными именами. К восьми годам я освоила два языка: родной и тот, которому меня учили.

Как жаль, что рядом не было отца, он бы все понял и не заставлял бы меня врать. Жизнь складывалась не в мою пользу и без поддержки высших сил. Дед последние годы отсиживался на даче, появлялся редко и ни во что не хотел вмешиваться, тем более в мое образование. А потом произошло заранее запланированное мамой и бабушкой событие: я пошла в школу.

Когда начались занятия, они измучили всех, Варька заговорила, скоро, непонятно. Наталью предупреждали: речь смазанная, без интонирования – норма для детей с такой потерей слуха. Но утешения это не приносило. Девочка болтала без умолку, но о чем – надо было догадываться. Окружающие просто принимали ее за идиотку, задавали вопросы, поучали, советовали.

Почему люди, как правило вежливые и неназойливые в любых иных вопросах, лезут с поучениями и рекомендациями, когда дело касается воспитания и образования чужих детей? Не проходило дня, чтобы какой-нибудь милый человек в общественном транспорте, склонившись к Наталье пониже, не говорил: «Ребенком, дорогая, необходимо заниматься, даже если он такой» или «Ах, какая красивая девочка и совсем не говорит, вы начинайте с коротких слов и, вообще, побольше общайтесь с ребенком». Наталья не злилась, только иногда ночью, представляя себе будущее, горько, по-старушечьи плакала в подушку, слушая Варино довольное сопение.

Да, дочь не такая, как все. Придя из школы, она никогда не сможет весело рассказать о пятерке по чтению и о том, как сосед по парте двинул ей по спине портфелем, а она его чуть не прибила. Нет, рассказать она, конечно, сможет, но придется вслушиваться в слова, вычленять звуки, догадываться по контексту. К тому же она плохо запоминает названия предметов, глаголы более или менее выучила, а существительные никак ей не даются. Такие простые слова, как «стол» или «книга», звучат у нее витиевато, совсем не так, как обычно.

Массовой школы для дочери Наташа не искала, пусть Варя учится «со своими», в спец-школе для детей с потерей слуха, как-никак беда у них общая. Но бабушка, «возмущенная таким отношением к ребенку и семейным традициям», не позволила: «Дети Атамановых никогда не учились в заведениях. Может, конечно, у Шеманских такое и бывало, ты у Насти спроси. Она наверняка многое помнит». И дальше шел текст о безответственности, лени, неуважении к прошлому.