Светлана Алешина - Лихая скромница

Вечер продолжался. Застолье из дружного междусобойчика постепенно переходило в веселую гулянку, психологические барьеры между сидящими за столом рушились, опьянение нарастало. Фима стал травить скоромные анекдоты, девчонки покатывались со смеху. Всем этим процессом веселья умело дирижировала царица стола, подданная британской короны – Танька Булычева.

– Фима, котик, я прошу тебя, пожалуйста, заткнись на минуту. Дай произнести тост Толе, а то он у нас совсем закис, – приструнила она Фимку, начавшего было рассказ очередного, совсем пошлого анекдота.

– Толя, зайчик мой, прекрати затыкать рот Ирине своим громогласным чавканьем, – вслед за Фимой досталось и Толику, который в тот момент, когда Ирка встала произнести тост за родителей, стал активно прожевывать целиком запихнутый в рот бутерброд с красной икрой.

И, наконец, когда покончили с закусками и на середину стола был водружен огромный бисквитный торт, Танька вдруг поинтересовалась:

– А что это мы Темочку давно не слышим?!

Все посмотрели на моего соседа. Дело в том, что все порции вина и шампанского, а впоследствии и водки, от которой мы с Иркой отказались, наш кавалер употребил сам – не пропадать же добру. Это не развязало ему язык, зато серьезным образом раскрепостило в телодвижениях.

Артем сделал успокаивающий жест рукой, типа: «будь спок» или «все путем». Затем он, качнувшись из стороны в сторону, порывисто встал, при этом расплескав половину водки из рюмки нам с Иркой на юбки, и с серьезнейшей словесной пробуксовкой произнес:

– Американский политический деятель и ученый Бен-д-ж-жамин Ф-ф-фран-клин когда-то говорил…

Уже этого его вступления было достаточно для того, чтобы из уст дам вылетел легкий вздох разочарования, а рты мужчин приоткрылись в недоумении. Ничего не понявшая Ирка шепотом стала допытываться у меня, какой «Блин» чего сказал, но тут оратор продолжил:

– …брат может не быть другом, но… друг всегда брат, – Артем обвел всех присутствующих умиленным взором.

Тут уж к мужчинам присоединились и женщины, также удивленно раскрыв рты. Пораженная аудитория молчала, вопросительно глядя на оратора. Он в свою очередь улыбнулся, довольный таким всеобщим вниманием, и снова, сделав успокаивающий жест свободной от рюмки рукой, другой рукой, высоко вскинув рюмку, окропил водкой свою светлую, хотя и несколько помутненную алкоголем голову. После чего произнес:

– Так выпьем же… за любовь! – после чего добавил: – Между мужчиной и женщиной.

Присутствующие облегченно вздохнули, а Фима, словно кот Матроскин при виде дяди Федора, заорал: «Ур-р-р-а!!», радуясь тому, что его друг не ударил в грязь лицом и вышел с честью из созданного им же самим затруднительного положения. Тему быстро посадили, так как высока была вероятность, что он может взамен ударить лицом в торт – в буквальном смысле.

Фима, опрокинув рюмку, тут же наполнил все бокалы и, вскочив, произнес тост, который сам по себе являлся венцом веселой гулянки, точнее его границей, за которой уже начиналось нечто, похожее на оргию:

– За карасевских баб! – высокопарно воскликнул он. – Побольше бы нам таких орлиц! Был бы я султан, я бы на вас, девоньки, на всех женился, – заключил Фима, обводя пылающим взором присутствующую на вечеринке «прекрасную половину человечества».

Вокруг Фимы все заклокотало.

– Гип-гип, ура! – заорал Тема, снова взметнув над головой руку с рюмкой и устроив нам с Иркой водочный дождь. – Фу, Фима, можно было и поизящнее сказать, – надув губки, произнесла Татьяна.

– Зато – от сердца, – прокомментировал в ответ тот.

– Фима, побойся Бога, – с усмешкой произнес Анатолий, – султаны – мусульмане, а ты еврей.

– Царь Давид тоже был многоженец, – парировал молодой вундеркинд реплику своего товарища.

Неожиданным контрапунктом всей этой какофонии прозвучали слова, сказанные Люськой Хворостихиной:

– Да тебя, милый, на меня одну-то не хватит, не то что на всех! – Люська насмешливо глядела на Фиму, облизывая испачканные в креме кончики пальцев.

Вызов был брошен. За столом воцарилось молчание, все с интересом посмотрели на Фиму. Тот решительным жестом опрокинул содержимое своей рюмки себе в глотку, с грохотом поставил рюмку на стол и щелкнул пальцами в сторону Толика, скомандовав:

– Маэстро, танго, пожалуйста!

Пока обожравшийся Толик лениво поворачивался к магнитофону, стоявшему за его спиной, Фима обгарцевал стол и остановился, щелкнув каблуками, рядом с Люськой.

– Мадам, прошу вас.

– Между прочим, мадемуазель, – сказала Люська, вставая.

– Не страшно, – заявил Фима, – исправим! – и резво повел свою избранницу в центр зала.

Люська Хворостихина, в противоположность фамилии, была девчонкой в теле, да и ростом родители ее не обидели: она оказалась почти на голову выше своего худосочного кавалера. Однако, как только заиграла музыка, Фима так стремительно ухватился за обширную талию своей партнерши и с такой силой рванул ее на себя, что они чуть не упали на пол в самом начале танца. Но в дальнейшем все происходило достаточно гладко.

Фима, как волчок, крутился вокруг своей дородной партнерши, при этом заставляя ее выписывать такие танцевальные фортели, что оставалось только диву даваться, откуда в этой крупногабаритной российской девахе взялась испанская страсть. Правда, Люська была не очень искушена в танцах и периодически наступала своему очкастому кабальеро на ноги, отчего глаза последнего стекленели и расширялись до размеров очков. Он, однако, мужественно перенес все эти легкие несуразицы и к концу разошелся до такой степени, что решил вырваться из рамок танго и перейти к аэробике. Это-то его и погубило.

На последних аккордах музыки Фима схватил Люську за ноги и попытался взгромоздить партнершу на плечо. Раздался громкий визг, потом дикий вопль восторга, затем страшный грохот.

Есть женщины в русских селеньях – не по плечу некоторым мужчинам. Это коромысло оказалось слишком тяжелым для Фимы, он не удержал Люську, и оба обрушились на пол.

Сначала все охнули, потом бурно зааплодировали столь эффектному завершению танца. Довольны были все, кроме Фимы, так как Люська упала прямо на него. Поднявшись с пола, Люська оправила платье, водрузила на ноги своего пылкого воздыхателя и даже помогла незадачливому танцору дойти до его места за столом.

Мне почему-то стало скучно. Возникло ощущение, что я ожидала от этой встречи чего-то иного, нежели простой веселухи.

Я хотела увидеть английского мужа моей подруги, пообщаться, посмотреть, что за «чудо в перьях» увезло нашу Таньку в иной мир, в иную жизнь. Почему-то мне казалось, что сама Танька вернется оттуда другой, изменившейся. Однако даже заграница не меняет русского человека, и Танька оставалась все той же хулиганкой, любительницей повеселиться и покомандовать окружающими. Только теперь она это делала с видом вальяжной матроны с использованием слов типа «котик», «зайчик» («мулю» еще забыла). Я бы предпочла повспоминать наше детство, прошедшее в Карасеве, а не ржать в компании этих жеребцов-юристов (один из которых, накачавшись, в борьбе со сном все время тыкал меня в плечо).