Светлана Алешина - Утро вечера дрянее (сборник)

– Вы имеете в виду слухи? – Он холодно посмотрел на меня. – Да этот сукин сын, извините, просто подставил меня. Расплатился со мной нерастаможенным автомобилем. Мне пришлось отвалить за него больше, чем Поплавский был мне должен.

– Надо было все основательно проверить, – пожала я плечами, – прежде чем принимать в уплату джип.

– Проверить, проверить, – недовольно пробурчал Ежов, – я же говорил вам, в сутках всего двадцать четыре часа. У меня катастрофический цейтнот. Не могу я все контролировать, а такие люди, как Шурик Поплавский, пользуются этим. Он ведь прекрасно знал, что джип не растаможен, но ничего не сказал мне об этом. А теперь заявляет, что предупреждал меня. Кстати, вы его увидите в «Матрице».

Кроме нас, в машине сидели два неразговорчивых бугая с хмурыми лицами. Классические костюмы и длинные кожаные плащи, которые эти внушительной внешности парни носили нараспашку, не могли скрыть их социального происхождения. Понятно, все мы более-менее из рабочих и крестьян. Но ведь и класс трудящихся далеко не однороден. У этих и физиономии, и повадки были люмпеновские. Да, да, этакие пристроенные, приглаженные, приодетые люмпены! Качки – на службе люмпеновского искусства, по сравнению с которым массовое представлялось более высокой ступенью. Меня поразила подобная гармония: люмпену – люмпеновское. Перехватив мой взгляд, Ежов изо всех сил постарался беззаботно улыбнуться:

– Знакомьтесь, Слава и Жора. Удалые ребята, скажу я вам, – добавил он фамильярно-игривым тоном.

В ответ на эту льстивую похвалу – льстивой ее делала неприятная улыбка Ежова – смесь заискивающей осторожности и презрительного тщеславия – по каменным лицам парней пробежало что-то вроде судороги, подобной той, что дала толчок миру неорганической материи. Их бледные, плотно сомкнутые губы слабо шевельнулись.

– Насколько я знаю, Поплавский ваш коллега? – продолжила я разговор, больше не отвлекаясь на удалых парней.

– Можно его назвать и так, – пренебрежительно произнес Ежов, – только его проекты больше двух-трех месяцев не живут. Может, слышали дуэт «Солнечный зайчик»?

– Что-то не припомню, – я пожала плечами.

– Шурик этим дуэтом полгода занимался, стихи им сам Юрий Шажков писал, ну, тот, который для «Распашонок» сочинял. Вот, кстати, мы и приехали.

Ежов остановил машину на большой стоянке возле киноконцертного зала, где на втором этаже располагалась «Матрица», и выжидательно посмотрел на меня.

– Не хотите перейти на «ты»? – неожиданно предложил он. – Я со своими девчонками запросто общаюсь, а вы почти их ровесница.

– Не возражаю, – ответила я, – если это не помешает нашему интервью.

– Конечно, не помешает, – он открыл дверь и легко выпрыгнул на улицу.

Один из телохранителей тут же оказался рядом с ним. Он беспокойно озирался по сторонам. Другой вознамерился помочь выйти из машины мне. Но я скупо поблагодарила его, решительно отказавшись от его помощи. Он флегматично усмехнулся, еще более флегматично пожал плечами и присоединился к своему товарищу-бугаю.

Самостоятельно выйдя из машины и поправив на плече ремень «Никона», я взяла в руки сумочку, направившись к центральному входу. Ежов галантно поддерживал меня под руку.

– А нам удастся здесь спокойно поговорить? – опять засомневалась я.

– Какой разговор, Оленька, – успокоил меня Александр, – там полно укромных местечек, где нам никто не помешает.

Удалые парни прикрывали нас с двух сторон.

Вот чего не ожидала, так это толпы зевак и фоторепортеров, оккупировавших подступы к «Матрице», и я уже не раз пожалела, что не перенесла это чертово интервью на другое время. Вся надежда была только на Славу и Жору, и парни не преминули показать, на что способны. Отжимая толпу любопытных и все время заходя немного вперед, они буквально прорубали путь во льдах людской симпатии и праздного интереса. Конечно, народную любовь лучше было бы сравнить с морем клокочущей лавы, но ведь ледоколы – а именно ледоколами казались мне сейчас ежовские телохранители – двигаются среди льдов, ведя караваны судов.

Вдруг за спиной я услышала возглас:

– Оля, Оля!

Я повернула голову и увидела возбужденное лицо Кирюхи Захарова, своего давнего приятеля из «Маргинала», газеты, освещающей культурные события в нашем городе. Я только успела махнуть ему рукой: мол, ничего сделать не могу. Зная о популярности моего спутника, который просто упивался подобными знаками внимания, гулом восторженных голосов, всей этой радостной сумятицей встречи со своими беснующимися поклонницами, я все-таки не могла предположить, что народная любовь ко всем этим «Голубым елям» и «Я тебя не скоро разлюблю» примет такой размах. Приезд Ежова вызвал настоящий ажиотаж. Уже у самого входа продюсер, который краем глаза следил за моей реакцией на всю эту шумиху, теснее прижал меня к себе.

– Чтобы не раздавили, – заискивающе и холодно улыбнулся он.

Я ответила ему неловкой улыбкой. Слава и Жора, усердно махая и разгребая руками толпу, надсадно рычали:

– Девушка, с дороги! Освободите проход!

Голоса у них оказались под стать их устрашающей внешности: грубые, громкие, хриплые.

– Нет, что делается, что делается! – с наигранной досадой восклицал Ежов.

В этот момент какая-то сумасшедшая девица прорвалась сквозь стену энергично жестикулирующих и орущих поклонниц, беспокойно снующих туда-сюда журналистов и едва не бросилась нам под ноги.

– Осторожней, – цинично хохотнул Слава, подхватывая потерявшую селф-контрол девушку.

Та забилась в истерике, судорожно выкрикивая:

– Андрюша, ты прелесть, Андрюша, А-андрю…

– Уберите ее! – резко скомандовал Ежов. – Не видите, она не в себе!

Он брезгливо поморщился и отвернулся. В следующую секунду что-то прохладное и темное прянуло мне в лицо, больно ударив по щекам и глазам. Я страшно испугалась. Но когда распахнула глаза, увидела, что это обыкновенные розы. Они валялись на снегу, напоминая своим темным багрянцем пятна крови. Фу ты!.. Я тряхнула головой. Глаза отчаянно слезились, ноги подкашивались. Это он специально пригласил меня в клуб, чтобы я почувствовала на себе шквал народного обожания, сильно смахивающего на дикую ярость.

Наконец нам удалось прорвать блокадное кольцо и войти в здание.

– Уф! – Вынув из брюк носовой платок, Ежов промокнул лоб и устало опустился на кожаный диван.

Телохранители выстроились рядом.

– Да отойдите вы, – раздраженно махнул рукой Ежов, – примелькались! Вот так, Ольга, теперь сама видишь, как нелегко мне живется.

Я тоже присела на диван. В реплике Ежова, конечно, присутствовали и рисовка, и фальшь, но на секунду я купилась на его утомленно-растерянный вид. Я уже потянулась было за сигаретами, но из зала в просторное фойе хлынула другая толпа, состоящая, как можно было догадаться, из преданных друзей, ценителей, коллег, людей, с которыми Ежова связывало лишь шапочное знакомство, и всякой придворной мелюзги, что обычно вьется вокруг кумиров. Холл наполнился шумом, гулом голосов и шарканьем.