Светлана Алешина - Подсадная утка

Собака, обнюхав рукоятку ножа, покрутилась у входа, ткнулась было мне в колени, но потом уверенно потянула проводника – молодого сержанта с длинным лицом – вниз по лестнице. Оставив тело Фадейкиной в прихожей до приезда криминалистов, мы с капитаном Сорокиным и еще одним сержантом прошли на кухню, где на плите вовсю бушевал чайник, а рядом с ним на сковороде уже догорали котлеты, от которых Катерину оторвал преступник. Я выключила горелки и сгребла обугленные котлеты в мусорное ведро, поставив сковороду в раковину под струю воды. Она зашипела, заполняя кухню паром с запахом гари, и без того распространившейся чуть ли не на лестничную площадку.

Капитан открыл форточку и пригласил меня в гостиную, где было тепло и уютно и ничто не напоминало об убийстве. Только дошедший и сюда запах сгоревшего мяса.

– Жирмунский, – капитан посмотрел на сержанта, стоявшего у входа в гостиную, – сходи-ка за понятыми.

Капитана звали Александром Петровичем. На вид ему было года тридцать два, но в лице его была какая-то усталость, словно он все свои тридцать два года грузил вагонетки углем. Он устроился за столом и, раскрыв серую папку, достал оттуда стопку чистых листов и простую шариковую ручку без колпачка.

Я почти без сил опустилась в кресло у телефона, рядом с которым лежала маленькая записная книжка. Взяв ее в руки, я зачем-то пролистала ее, ничего не видя, потому что строчки расплывались у меня перед глазами, и машинально сунула к себе в карман.

Пока Александр Петрович снимал с меня показания, вернулся сержант с овчаркой.

– Ну что там? – не отрываясь от своих записей, спросил Сорокин.

– Час пик, товарищ капитан, – виновато ответил сержант, – Грей потерял след на остановке. Видимо, преступник уехал на трамвае.

– В каком направлении?

– В сторону железнодорожного вокзала.

– Ладно, – махнул рукой капитан, – подняв, наконец, голову от стола, – можешь идти.

Подав команду Грею, который во время разговора, как сфинкс, сидел у его левой ноги, сержант вышел из гостиной.

– У покойной есть родственники? – спросил капитан, закончив с официальной частью.

– Родители в деревне, – ответила я.

– Вы знаете их адрес?

Я отрицательно покачала головой.

– Ладно, – устало вздохнул капитан, – труп заберем в морг, родителям сообщим, квартиру опечатаем до их приезда, ключи будут у меня. Да, собственно, это вам ни к чему.

Когда мы выходили из квартиры, тело Катерины уже увезли. Капитан собственноручно запер дверь ключами, найденными в сумочке, наклеил на дверь бумажную полоску с печатями и повернулся ко мне.

– Может быть, придется вас еще раз побеспокоить, – сказал он. – Вот моя визитка, если что-то вспомните – позвоните, – Сорокин повернулся и пошел вниз.

Я рассеянно кивнула и отправилась следом за ним. Я рассказала капитану все как было, умолчав только о том, что Катерина упоминала о племяннике.

Почему я не сказала о том, что к Фадейкиной должен был зайти Иван? Во-первых, у него была хоть и условная, но судимость. А к этой категории граждан менты относятся с явным предубеждением. Во-вторых, не факт, что он к ней заходил. А в-третьих, я его встречала у Катьки не один раз и понимала, что на убийство он просто не способен. Он не был дураком, разбирался в живописи, брал у Катьки книги, которые в обязательном порядке возвращал, просто не сложилась у человека жизнь. К чему ее еще осложнять нелицеприятным общением с органами? В общем, не сказала и не сказала, но для себя решила, что непременно к нему забегу, как только выдастся свободная минутка. Вдруг он видел что-нибудь подозрительное. Если, конечно, приходил.

Было уже около пяти, когда я остановила свою «Ладу» на стоянке возле редакции. Мне необходимо было выговориться или даже поплакаться кому-нибудь в жилетку, а лучше всего для этого подходил мой зам. Не то чтобы у меня не было подруг или друзей, но в данном случае Кряжимский, прошедший огни, воды и медные трубы журналистики, как никто другой, мог поддержать, дать дельный совет и просто молча выслушать меня.

Конечно, я уже взрослая девочка и за свою жизнь не раз была свидетелем смерти и похорон, но с близкой подругой расставаться мне приходилось впервые. Я прошла мимо Марины, которая тут же с восхищением встретила мою новую прическу, грустно кивнула ей в ответ на ее приветствие и попросила кофе.

Сергей Иванович Кряжимский – мой зам, который в мое частое отсутствие фактически руководил еженедельником, сидел, как обычно, за моим столом, стуча двумя пальцами по клавиатуре «Пентиума». Увидев мою трагическую физиономию, он сразу понял, что произошло что-то из ряда вон, и поднялся мне навстречу. Я села на кожаный диванчик, возле которого стоял столик, и закрыла лицо руками. Все эмоции, распиравшие меня с того самого момента, когда я увидела труп Катерины, бурным потоком слез вырвались наружу.

Мудрый Кряжимский не стал сразу же бросаться ко мне с вопросами, понимая, что в таком состоянии человек не способен внятно выражать свои мысли. Он подождал несколько минут, пока пройдет первая, самая бурная волна, и, заметив окно в моей истерике, спросил:

– Ну, что случилось?

Его сдержанный и в то же время проникновенный голос почему-то вызвал во мне новую волну сострадания и жалости к Катьке, воспоминания о наших авантюрах нахлынули на меня, смывая все прочие образы, бывшие в моей памяти.

Марина принесла кофе и печенье и испуганно замерла, переводя взгляд с меня на Кряжимского. Он выпроводил ее жестом, мол, все объяснения потом, и она, немного обиженная, что ее не допустили к подруге, вышла за дверь.

– Ну, успокойся, успокойся, – Кряжимский гладил меня по голове.

Но этого только и ждало то звонкое и тонкое во мне, что готово было без конца плакать, рваться и разбиваться вдребезги. Прошло, по крайней мере, минут пятнадцать, прежде чем я смогла говорить.

– Мою подругу, Катьку, помните, я вам о ней рассказывала, убили, – на одной ноте скороговоркой произнесла я, боясь, что если заторможу, остановлюсь, то тогда уж новый поток слез и судорожных рыданий не даст мне завершить фразу.

– Вот те на! – Кряжимский сокрушенно покачал головой. – Молодая такая. Как, как ты узнала?

– Она пригласила меня к себе, обещала рассказать что-то интересненькое, как она всегда говорила. Ну, я подумала, может, очередной кавалер завелся… Прихожу, звоню, а Катька мне…

Я почувствовала в горле спазм, проглотила комок слез и, всхлипнув и содрогнувшись всем телом, сдавленно произнесла:

– … не открывает. Я дверь толкнула, а она в прихожей лежит с ножом в груди. О господи! – Я закрыла лицо руками и снова разревелась.

Мне казалось, что все это какой-то тягучий сон или затяжной обморок. Настанет момент, и я проснусь или приду в себя, и то страшное и непоправимое, что явилось мне в ядовитом мареве непроницаемой для внешних явлений летаргии, рассеется вместе с этим маревом, и Катька, задорно смеющаяся и по-кошачьи щурящаяся от удовольствия, жизнерадостная болтливая Катька призывно замашет мне рукой. Но сон не спешил сбрасывать свою зловещую мантию с реальности, к которой стремилось все мое существо. Вернее, реальность и сон поменялись местами или слились воедино – в смерть Катьки.