Николай Старинщиков - Очевидец. Никто, кроме нас

Визит по старому месту жительства не радовал, поскольку психически больной обострял проблему. События последних дней, включая стрельбу, – все это могло быть делом рук Гоши, с которого как с гуся вода. Отлежит свое в стационаре и снова выйдет.

На остановке я вошел в троллейбус и отправился в РУВД, собираясь поделиться информацией с Вяловым и Блоцким. Скорее всего, они не знали про братца-кролика. Кроме того, хотелось увидеть Петра и заглянуть тому в похмельные очи. Как ни крути, Петька был моим другом, и если бы он спился, то это было бы печально.

С приближением лета в следственном изоляторе сделалось душно. Как результат, у некоторых из подследственных поехала крыша. Они, эти некоторые, ухватились вдруг за администрацию, приводя в уныние своими замашками. Одному, например, казалось, что вот-вот наступит конец света, в связи с чем следовало заказать молебен. Другой решил, что в камере, где он сидит, зреет заговор против правительства.

В оперативной службе СИЗО чутко реагировали на все эти слухи. Записавшихся на прием к начальству терпеливо слушали. Один такой, Коньков его фамилия, попал на прием к оперативнику Сковородкину и понес ахинею. Что характерно, подследственный – он числился теперь за областным судом – наверняка верил в то, о чем говорил. Лежа на тюремной «шконке», он вдруг решил, что зреет заговор, направленный на свержение власти в следственном изоляторе.

– Гражданин капитан, посудите сами, – говорил Коньков, – для чего мне косить? Для чего мне это надо, если меня даже возили в Казань, и там подтвердили, что я здоров. Короче, с психикой у меня все в норме: я здоров как бык. И сплю нормально. Но только вы никому не рассказывайте – я всё это слышал, когда проснулся.

Оперативник изобразил на лице заинтересованность. Однако Паша Коньков молчал.

– Ну и, – подтолкнул его к разговору Сковородкин.

– Сидят в углу трое, – продолжил Коньков и вновь замолчал.

– Сидят? В котором часу?

Коньков пожал плечами. Будь у него часы, Паша запомнил бы время, но часов у него быть не могло. Впрочем, времени было часа два ночи. А может, и три.

– Власть будет поделена между заговорщиками, – продолжал Паша. – Они будут здесь жить очень долго. Практически вечно, потому что в их руках окажутся заложники – представляете? Они говорят, что не пойдут на переговоры. Они им не нужны. А заложники в их руках будут выступать гарантом стабильности.

Подобрав губы, капитан качнул головой.

– Так что имейте в виду, – наставлял капитана Коньков. – И пошлите мне агента для связи с вами.

– Кого? – удивился оперативник. Он не верил своим ушам.

– Связника. Я ему стану передавать сведения закрытого характера. Что увижу, все ему расскажу, а он передаст потом вам, чтобы меня не дергать из камеры.

Подследственный либо действительно был не в ладах с головой, либо решил, что в следственном изоляторе можно дурачить кого угодно, в том числе оперативника Сковородкина. Капитан потянулся за сигаретами, вынул одну и торопливо прикурил от газовой зажигалки.

– У нас совсем мало времени, – продолжил подследственный. – Решать надо прямо сейчас, пока не поздно.

– Да-да, конечно…

Капитан закашлялся.

– Могу я надеяться? – наседал Коньков.

– Что? Надеяться? Ах, да, конечно… Это же нам как два пальца. Ждите…

Капитан вновь затянулся сигаретным дымом. Казалось, еще минута, и он сам поверит в чужие бредни. Это же надо придумать – заговор с целью захвата учреждения на всю оставшуюся жизнь! С созданием собственной системы управления и даже налоговой базой. Впрочем, от беспрестанного сидения в духоте и не такое может присниться.

– Тогда я пошел, – решил Коньков. Он поднялся со стула и направился к двери.

Капитан во все глаза наблюдал за ним.

– А вы проследите, нет ли за мной хвоста. Могу я надеяться на органы?

– Можете, – обещал капитан, вжимая до отказа электрическую кнопку сбоку стола. И в ту же секунду в кабинет вошли два сержанта в пятнистой форме.

– Отведите на прежнее место. Он нам еще пригодиться.

Коньков улыбался.

Едва арестованного увели, Сковородкин позвонил в медсанчасть и стал говорить с главным врачом об услышанном.

– Так и сказал, что заговор. Будут, говорит, жить вечно?

– Можно подумать, что это признаки шизофрении, – произнес доктор. – И если бы не заключение уважаемых коллег, я бы в это поверил.

– Наше дело простое – держать и не пущать, – усмехнулся в трубку Сковородкин.

– Вот именно, – согласился с ним доктор.

Он был прав. Экспертизу Паша прошел, признан психически здоровым, остальное никого не колышет.

– Действительно, бредни. Стандартный «наезд» на администрацию, – бубнил Сковородкин. – Они там ржут сейчас в камере – для них же это кино.

Возможно, в камере действительно стоял бы хохот, если бы Паша пришел и стал рассказывать про то, как у «кума» от услышанного полезли на лоб глаза, когда тот услышал про «государственный заговор с целью свержения существующего режима». Вместо этого Коньков, едва ступив за порог, тут же опустился на корточки и молча стал всматриваться в пол. И вскоре излазил его вдоль и поперек, что даже под кроватями не осталось мест, где бы он ни успел побывать.

Сокамерники смекнули, что дело худо, – скоро ночь, но нет никакой гарантии, что к утру все проснуться в добром здравии. И принялись стучать в дверь. И когда она наконец открылась, указали на Пашу – тот лежал на полу, поджав ноги. Из-под кровати смотрела лишь его спина.

– Уберите его отсюда! – многоголосо требовала камера. – Иначе к утру у нас будет труп. Или два.

Контролеры обещали доложить начальству. Однако ни в этот день, ни в следующий Пашу от них не перевели. К слову сказать, тот никого не тревожил. Просто перестал спать на кровати. Теперь он лежал на полу, выползая лишь для того, чтобы, употребив тюремную пайку, снова скрыться от людских глаз.

Камера понимала это по-разному. Одни про себя удивлялись: как это можно было живого человека пристрелить ни за что ни про что. Другие улыбались, полагая, что так им и надо, ментам, чтобы впредь знали, куда лезут. Третьи думали о своем. Им бы на свободу и больше не попадаться на милицейский крючок. А уж бросят ли они свое мастерство – на то воля божья.

Два мужика, образовав семью, рассуждали меж собой в углу.

– У него, говорят, спортивные результаты были – то ли по спортивной стрельбе, то ли по лыжам.

– Может, и так, но это ничего не меняет: за ментов ему воткнут под самое некуда. Пятерых – не одного. Бандитизм припишут – и пойдет мотать соплями по шпалам.

Паша раскашлялся и стал выползать из-под кровати. Выполз, распрямился и пошел к унитазу. Опорожнил мочевой пузырь – и вновь под кровать.