Николай Старинщиков - Очевидец. Никто, кроме нас

– Прикинь. – Следователь перешел вдруг на «ты». – Он теперь утверждает, что менты возили его в лес…

– Куда? – удивился я.

– Зинин Саня, – сморщился Вялов, – адвокатишка хромоногий… Короче, научил говорить про лес. Больше придумать ничего не смог… Мол, что в лес возили – мозг освежать… А по времени не совпадает. Мы уже проверяли, армянина трактирного допросили, – а не выходит. Короче, твои показания подтверждают нашу версию, так что обвинение по триста семнадцатой будет верным – посягательство на жизнь работника правоохранительного органа.

– Нескольких, – добавил я.

– В этом ты прав, старина, прости…

Следователь опять потянулся к пачке с сигаретами, но та оказалась пустой. Вялов откинулся на спинку кресла, затем поднялся, подошел к окну и прикрыл форточку.

– Одного не пойму, чего ему не хватало? – рассуждал Вялов. – Неужели решил с пьяных глаз, что не в милицию его привезли, а в лес?

– Ничего не могу сказать, – ответил я, поднимаясь.

Вялов подошел к столу, сгреб тонкие листки ксерокопии закона «О защите потерпевших, свидетелей и других лиц» и протянул мне.

– Почитай…

Взяв бумаги, я развернулся и шагнул к двери.

На столе у следователя лежал протокол допроса, подписанный вымышленной фамилией, а также мое заявление о предоставлении государственной защиты и постановление о сохранении в тайне данных о моей личности.

Постановление было помещено в коверт, на котором синели оттиски прокурорской печати. Статья, по которой собирались обвинять Пашу Конькова, сулила этому паразиту лишение свободы на срок до двадцати лет либо пожизненное лишение свободы. С учетом количества потерпевших и моратория на смертную казнь, оставалось надеяться, что пожизненное лишение свободы этому поросенку обеспечено.

Я вышел в коридор, опустился на первый этаж и тут столкнул с Мишкиным тестем.

– Вот ты где, а мы тебя ищем повсюду, – заговорил он угрюмо. – Дело в том, что Люда пока что ничего не знает – она же в больнице…

– Я в курсе… На сохранении…

Дяде Вова мялся на месте. Это был невысокий круглый мужик, похожий на прокурора Пенькова, но только совершенно не картавил.

– Аккуратнее надо, – рассуждал дядя Вова. – Как-нибудь так, чтобы не сильно ее травмировать – ей же скоро рожать.

Он заранее ставил меня в тупик, надеясь на «как-нибудь».

– Человек в морге, а жена до сих пор не знает… – недовольно шипел я. – Удивительно мне, дядя Вова…

Но тот ухватил меня под руку и повел наружу к своему «Жигуленку». А уже через полчаса мы входили в вестибюль центральной больницы. Навстречу нам еле двигалась жена дяди Вовы. Тетку Елену трясло, из глаз постоянно сочилась влага. Орлова прикладывала к ним сырой платок, избегая смотреть в сторону мужа.

– Коленька, – всхлипнула тётка, – как-нибудь, потому что мы не в силах, боимся… Семь месяцев сроку всего…

Дядя Вова стоял возле меня и снова мотал головой, словно лошадь.

Мы поднялись на третий этаж, узким и длинным коридором прошли до конца и остановились перед закрытой просторной дверью.

– Как-нибудь так, – напутствовала Орлова.

Я потянул на себя ручку двери, без стука, словно каждый день здесь хожу.

Помещение оказалось ординаторской. Втроем, толпясь, мы вошли внутрь и остановились. Следом за нами медсестра привела под руку Людмилу. Халат на ее животе возвышался горой.

– Люсенька, – всхлипнула мать, подходя к дочери с перекошенным от горя лицом.

Двое мужиков в белых халатах, что сидели по углам за столами, напряглись. Потом встали и подошли к нам.

– Что случилось? – спросила Людмила. – Бабушка? Дедушка?

Людмилу усадили в просторное кресло.

– С ними все хорошо, – продолжала тетка Елена. – И с дедушкой… И с бабушкой…

– Неправда, – перебила дочь. – Миша мне после смены звонит с утра, а сейчас почему-то нет. Что с ним? Где он? Что с бабушкой? Говорите, не бойтесь, я выдержу…

Я присел на край кресла и взял Люську за руку, как делал это когда-то очень давно, еще до службы. И вновь ощутил тепло, идущее от нее.

– Тут такое дело, – начал я и понял, что тяну кота за хвост. – С вашими стариками всё в порядке. Дело в том, что Мишку убили…

Лучше б я не говорил этого никогда – пусть другой кто-то сказал бы, но не я, потому что видеть, как плачет беременная, выше всяческих сил.

Заплакали в голос и старшие Орловы. Дядя Вова широкой ладонью размазывал слезы по лицу.

– Где он?! – кричала Людмила. – Я хочу его видеть!

– В морге, – отвечал я.

– Отвезите меня! Я хочу быть с ним!

– Вам нельзя, – бормотали медики. – Вы в положении и это чревато…

– Знаю! Но я жена, и мне надо!

– Ты не одна, Люсенька, – напомнил я. – У тебя ребенок.

– Я понимаю… Но здесь оставаться я не могу. Заберите меня отсюда.

Не было в мире сил, способных оставить Людмилу в стенах больницы, и медики согласились. Один из них накручивал телефонный диск. Другой, торопясь, что-то писал на клочке бумаги.

– С вами будут дежурить медики, – сказал тот, что писал. – Об этом просил ваш начальник управления. Хотя мы, естественно, не советуем. Будьте все же в квартире. Не покидайте жилище…

Людмила, утирая слезы платком, молча соглашалась. Она сильная и все понимает.

– Вас отвезут на нашей машине, – обещал другой медик. – Можете собираться.

А уже через полчаса мы возвращались домой на больничной машине. «Жигуль» дяди Вовы тащился позади нас, колотясь на каждом ухабе.

Минувшая ночь казалась кошмаром. Еще и еще раз я рассказывал Людмиле о происшедшем, а та вновь плакала, вспоминая какие-нибудь детали.

– Почему так случилось? – вновь спрашивала она. И почему-то странно улыбалась, слыша имя убийцы. Казалось, у нее уже зрел план расправы.

– Сам не пойму, что его заставило, – говорил я. – Причины, поверь, не было никакой…

Мы прибыли на улицу Оренбургскую, поднялись на пятый этаж и вошли в квартиру Орловых. Здесь мы были с Мишкой не так давно. Просто шли мимо и решили зайти к его тестю. Купили бутылку водки, закуски и ввалились без приглашения.

«Теперь не с кем будет сюда приходить, – подумал я отрешенно, – нет больше Мишки Козюлина, а к дяде Вове не разбежишься…»

– Уж ты, Коля, нас не бросай, – говорила тетка Елена.

Я обещал, что, конечно, не брошу, никогда не забуду их семью и помогу. Другие мысли не шли в голову. И тут же вставал в памяти окровавленный образ Паши Конькова – убийцы моего лучшего друга. Наверняка тот искал выход из щекотливого положения, поскольку наверняка теперь знал, какая мера ответственности его ожидает.

А двенадцатого числа, назавтра, мы поехали за Мишкой в морг. Привезли его в гробу и поставили в квартире у тестя. Тут же была его мать, Вера Ивановна, жившая на севере города. Сели вокруг, горюя об утрате и вспоминая, как ходили когда-то в детский сад, потом в школу, как позже служили в армии.