Сергей Майдуков - Гонка с преследованием

– Он под контролем. Небольшое уточнение координат.

– Добро, – сказал Лозовой и отключил связь.

– Все слышали? – бросил Порохов в микрофон, соединяющий его со всеми участниками операции. – Наблюдаем, парни. Клиент сейчас ответит на звонок.

Через минуту к машине подскочил проворный крепыш Сережа Беспалов, проговорил половиной рта:

– Нашли, Петр Алексеевич. Мужчина с темно-красным чемоданом на третьей платформе. Назвал по мобильному имя шефа. Маршрутку ждет. Узбек или таджик, я в них не очень разбираюсь.

– Якут, – определил Порохов. – Ты, Сережа, на подхвате у Гужева. Слыхал, Гуж? На выход! Скорее, пока автобус не подошел.

Дима Гужев, верзила с вытянутым лицом и крупными зубами, очнулся от летаргического сна, в котором пребывал на заднем сиденье автомобиля, и выбрался наружу. Беспалов показал ему Мултусова и затерялся в толпе. Гужев запустил руку в карман, где хранился одноразовый шприц с лошадиной дозой этиленгликоля. Один укол – и уноси готовенького. Летальному исходу предшествует реакция, напоминающая сильное алкогольное опьянение.

Провожая Гужева взглядом, Порохов закурил. Он не сомневался в успехе, но руки слегка дрожали. Охотничий азарт, бодрящее ощущение… Глубоко затянувшись, Порохов выпустил дым в открытое окно.

Между тем вокзальная площадь жила своей жизнью. Среди озабоченных пассажиров лениво сновали карманники и цыганки. Нетрезвый дядька в камуфляже пел под гитару про очаг, уток и последнюю осень. Отъезжающие накуривались впрок и запасались пивом в дорогу. Прибывшие понуро ждали автобусы и трамваи.

Мултусов старался ничем не отличаться от них. Чемодан он держал крепко, но как бы с ленцой, чтобы не выдать, что очень дорожит содержимым. По сторонам не глазел, маскируясь под местного. Когда подкатил желтый автобус с матерной надписью на грязном борту, Егор мысленно пересчитал стоящихся впереди. Получалось, что места ему хватит. Это хорошо. Сидя удобнее следить за чемоданом.

Что-то кольнуло его в правое бедро. Повернув голову, Мултусов увидел долговязого парня, голова которого напоминала по форме кабачок. Он не отрываясь смотрел на распахнутую дверь маршрутки.

– Куда без очереди прешься? – вызверилась на парня тетка в блузке со стразами.

– Я с корешем, – ответил тот, не поворачивая головы.

Егор хотел сказать, что видит парня впервые, но сумел выдавить из себя лишь невнятное мычание. Ослабевшие ноги так и норовили подогнуться. Все вдруг стало безразлично.

– Нажрался, стервец, – весело объявил парень публике. – На пять минут одного оставил, и все, в хлам. – Он тряхнул обмякшего Егора. – Алкаш ты, алкаш… Договаривались же, до дома ни капли!

Выговаривая Мултусову, он выдернул его из очереди и, не позволяя присесть на асфальт, потащил к Г-образной скамейке под навесом. Место в очереди было тотчас занято другими, а об их существовании забыли.

Все, на что был способен Егор, – это вцепиться мертвой хваткой в ручку чемодана. В глазах у него потемнело, окружающие превратились в безликие силуэты. Он почувствовал, как его усадили на скамью, избавили от мобильника и похлопали по плечу.

– Держись, братан, сейчас я тебе газировки подгоню.

Голос принадлежал все тому же парню, но доносился из полной, непроглядной темноты. Чужие сильные пальцы разжали кулак Мултусова. С усилием сфокусировав зрение, он увидел спину низкорослого накачанного человека, забравшего чемодан. Потом поле зрения заполнило длинное лицо с крупными зубами.

– Ты, главное, сиди, не падай, – сказало лицо. – Вот, на столбик плечиком обопрись. Дамочка, присмотрите за корешем, я за водичкой сбегаю. Эк его развезло на солнцепеке… Не спи, кореш! Я мигом.

Других слов Мултусов в этой жизни уже не услышал. И света в конце тоннеля не увидел. Был мрак, мрак и остался. Навеки.

В прихожей Максимка уперся и заявил, что гулять в коричневых шортах не пойдет, только в зеленых.

– Это почему же так? – присев на корточки, осведомился Мошков.

– Зеленый цвет военный, а коричневый – какашечный, – заявил сын.

И смотрел нахально, с вызовом. Думал, отец не найдет, что на это возразить. Ошибался пятилетний интриган. Володя Мошков никогда за словом в карман не лез, не тот у него был характер.

– Хорошо, так и постановим, – согласился он. – Только впредь никакого шоколада и эскимо. Они же коричневые. И бублики твои любимые… У них тоже цвет подозрительный.

– Ладно, могу и в этих. – Максимка критическим взглядом окинул свои короткие штанишки. – Они не так чтобы очень коричневые…

Мать, украдкой наблюдавшая за ними из гостиной, одобрительно улыбнулась. Ей нравилась манера общения сына и внука. Ее Володя никогда не давил на Максика и не заискивал перед ним. Они были почти на равных: два друга – один постарше, другой поменьше. Маргарита Николаевна полагала, что это самая удачная модель из всех возможных. Ее муж, Никанор Кузьмич, был с этим согласен, хотя в свое время проводил в семье линию жесткой диктатуры. Старость смягчила его, сделала добрее. Они неплохо уживались вчетвером.

Когда-то у Мошкова была жена, но она бросила его после того, как он, сбив автомобилем человека, угодил в колонию за неумышленное причинение тяжких телесных повреждений. Вернувшись из заключения, он узнал, что Элла недолго была матерью-одиночкой. Однажды она оставила Максимку переночевать у родителей, да так и не объявилась больше. Звонила пару раз, обещая приехать, и голос ее звучал не вполне трезво. Мошков вычеркнул ее из своей памяти. Жил с отцом и матерью, растил сына, крутил баранку. Он работал дальнобойщиком, поэтому не мог позволить себе самостоятельную жизнь. Кто-то должен был присматривать за Максимкой во время рейсов. С этим прекрасно справлялись отец и мать Мошкова.

Он был привлекательным мужчиной – черноволосый, поджарый, острый на язык, временами дерзкий и всегда бесстрашный. Многие женщины с радостью вышли бы за него замуж, но в этом вопросе Мошков был крайне разборчив. Он не хотел своему сыну традиционной мачехи из сказок и искал жену, которая бы полюбила Максимку не меньше, чем его самого. Пока что такая на жизненном пути Мошкову не попадалась. Одни чрезмерно сюсюкали, другие высокомерно косились. Он расставался с ними без сожаления. Максимка нуждался в настоящей любви, в настоящей материнской заботе. Подсовывать ему суррогатную мать не годилось.

Когда они гуляли вдвоем, женщины нередко бросали в их сторону заинтересованные взгляды, пытаясь определить, есть ли у них шансы. Черные глаза Мошкова и блуждающая на губах улыбка манили их, как огонь бабочек. Максимка уже научился различать такие взгляды и, столкнувшись с ними, дергал отца за руку, чтобы тот уделял ему все внимание.